Агония Веймарской республики

Величайшими счастливчиками были те, у кого в руках оказывалась иностранная валюта. Задокументирован случай, когда компания из семи человек гуляла и кутила в Берлине сутки – с плотным обедом в ресторане и посещением нескольких ночных клубов – и все на одну однодолларовую купюру, причем по итогам у них еще осталась сдача. Приезжие американцы часто испытывали сложности, потому что не могли найти никого с достаточным количеством марок, чтобы разменять им купюру в пять долларов.

Цены росли ежеминутно. Заказывая чашку кофе за 5000 марок, к моменту оплаты счета можно было столкнуться с тем, что цена успела вырасти до 8000. В день зарплаты исхудавшие работники в изношенной одежде выстраивались в длинные очереди перед окошком кассы с большими хозяйственными сумками для денег. И эти деньги необходимо было потратить как можно скорее – уже через несколько часов они могли утратить чуть ли не половину своей стоимости. Берлин стал городом людей в залатанной одежде. Люди продавали (а скорее, обменивали на еду) практически все, что можно было отделить и вынести из квартиры.

Рейхсбанк продолжал время от времени предпринимать судорожные попытки валютных интервенций, но единственным их долгосрочным эффектом было нарастающее истощение золотого запаса. 7 июля фунт стерлингов стоил 800 000 марок, 14 июля – 900 000, 23 июля – 1 600 000, 31 июля – 5 000 000. Еще через неделю курс достиг 16 000 000. В обороте уже давно не было купюр достоинством менее 100 000 марок. К середине лета внешняя торговля Германии практически остановилась – в силу физической невозможности вести дела в условиях трижды в день меняющегося валютного курса. По всей стране не прекращались митинги и забастовки – частично инспирированные коммунистами, но чаще просто стихийные – рабочие требовали, во-первых, своевременного увеличения зарплат, чтобы угнаться за падающим курсом, а во-вторых – своевременной выдачи этих самых зарплат, что превращалось уже в нетривиальную проблему – по сути, задача правительства заключалась в том, чтобы обеспечить беспрерывный (и с каждым днем возрастающий) поток бумаги от печатного станка к кассе предприятия. Особенно острой проблема была для Рура, где бастующие рабочие продолжали исправно получать зарплату в рамках борьбы с иноземным захватчиком – по сути, жизнь и смерть целого региона целиком и полностью зависели от регулярного подвоза купюр из Берлина. Французы, разумеется, об этом знали, и потому периодически перекрывали границу оккупированной области в качестве «акции возмездия» за очередные акты саботажа… Впрочем, и в остальной Германии ситуация была не сильно легче – дело доходило до массовых беспорядков, со стрельбой на улицах и убийством полицейских. В конечном счете, как бы рабочие ни боролись, результат все равно был один – за то время, которое уходило на то, чтобы достичь какой-то договоренности об увеличении оплаты и претворить ее в жизнь, марка успевала обесцениться в 1,5-2 раза.

В газетах каждый день публиковались сводки изменения цен, напоминавшие сводки с фронта. Теперь совершение даже простой покупки требовало недюжинных математических способностей, потому что обычную цену того или иного товара либо услуги требовалось умножать на определенный индекс, который каждый день менялся. Например – «оплата такси: обычную ставку умножить на 600 000; общественные бани: обычную ставку умножить на 115 000; медицинские услуги: обычную ставку умножить на 80 000».

17 августа 1923 года, выступая перед членами Государственного совета, директор Рейхсбанка доктор Хавенштейн с гордостью объявил: «Рейхсбанк сегодня выпускает новых денег на сумму 20 триллионов марок ежедневно, в том числе 5 триллионов – в купюрах больших деноминаций. На следующей неделе банк планирует увеличить выпуск до 46 триллионов в день, включая 18 триллионов – в купюрах больших деноминаций. Полный объем денежного оборота в настоящее время составляет 63 триллиона. Таким образом, через несколько дней мы сможем за один день эмитировать до двух третей общего объема денежного оборота.» Удивительно, но многоопытный, блестяще образованный финансист не видел никакой причинно-следственной связи не только между работой печатного станка и денежной девальвацией (мы уже видели, что это был общий пробел экономической теории того времени), но и между своими собственными словами и умонастроениями биржи. В течение 48 часов после того, как эта речь была опубликована, марка упала до уровня 22 000 000 марок за 1 фунт, или 5 200 000 марок за 1 доллар. Общий объем денежного оборота Германии в этот момент в пересчете составлял всего 9 млн фунтов стерлингов – что составляло менее 1/30 от довоенных показателей, и сколько бы Рейхсбанк ни печатал новых денег, он не в силах был увеличить его реальную стоимость хоть на один фунт. Напротив, дыра в бюджете продолжала лишь увеличиваться. 22 августа была выпущена банкнота достоинством в 100 миллионов марок, 1 сентября – в 500 миллионов. Фунт стерлингов к этому времени стоил уже 50 000 000 марок.

В Берлине остановились трамваи. На улице можно было увидеть людей с тюками, полными денег, за спиной. Некоторые толкали перед собой набитые деньгами тачки или детские коляски. Система налогообложения была практически парализована – никто уже не мог точно сказать, кто, кому, сколько, за что и когда должен платить. Многие частные компании начали выпускать свои собственные «кризисные деньги» – абсолютно нелегальные и уже точно ничем не обеспеченные. Удивительно, но Рейхсбанк, осуждая эту практику на словах, на практике обменивал эти бумажки на марки.

От патриотического подъема и национального единения, которое наблюдалось весной, сразу после занятия французами Рура, не осталось почти ничего. Люди смертельно устали и полностью разочаровались в правительстве. На этом фоне бал правили ультра-левые и ультра-правые движения. 2 сентября на митинг национал-социалистов в Нюрнберге послушать выступление Гитлера пришло 100 тысяч человек. В Дрездене 9 сентября состоялся парад коммунистических «отрядов самообороны», вооруженных, дисциплинированных и обученных по военному образцу. Руководство местной полиции присутствовало среди зрителей и аплодировало выступлениям коммунистических ораторов. В различных регионах Германии (Померании, Восточной Пруссии, Баварии) пышным цветом расцветали сепаратистские движения. Центральное правительство в Берлине перестало вызывать хотя бы символический пиетет.

Страна скатывалась в пучину чрезвычайщины – 8 сентября был назначен комиссар по валютному контролю, в чьи функции входило арестовывать и изымать где бы то ни было любую иностранную валюту. Ради этого было объявлено о временной приостановке действия целых разделов конституции, связанных с неприкосновенностью собственности, жилища, частной жизни… Через десять дней полномочия комиссара распространили также и на все драгоценные металлы. Таким образом правительство надеялось пополнить свой оскудевший золотой запас. 20 сентября полиция произвела рейд по кафе и ресторанам на Унтер-ден-Линден и Курфюрстендамм в Берлине. Всем клиентам было приказано предъявить свои бумажники, вся обнаруженная там иностранная валюта была изъята. Валютные резервы Германии пополнились 3 120 долларами, 36 фунтами стерлингов, 200 французскими и 475 швейцарскими франками, пригоршней купюр разных мелких европейских валют, и 500 советскими рублями. Результаты были столь же смехотворны, сколь и унизительны.

Урожай 1923 года выдался хорошим, но крестьяне категорически отказывались обменивать свою продукцию на бумажные деньги. Над городами нависла угроза голода. Правительство попыталось хоть как-то решить проблему, создав специальный «Земельный Кредитный банк», который запустил в оборот новое суррогатное платежное средство, придуманное специально для расчетов с крестьянами – так называемую «земельную марку». Обеспечена она была не золотом (от золотого запаса к тому времени уже мало что осталось), а залогом земельных угодий и промышленных предприятий. Ранее Рейхсбанк успел породить еще одну квази-денежную единицу – так называемую «счетную марку», что-то вроде знакомой нам «у.е.» Она была придумана специально для упрощения расчета больших сумм, и ее курс был зафиксирован на уровне 10 центов. Однако, конечно же, ни счетная марка, ни земельная марка не могли послужить основой для настоящей денежной реформы, еще и потому, что параллельно с этим Рейхсбанк продолжал все в том же бешеном темпе эмитировать марки обычные. В оборот как раз были запущены банкноты в 10 и 20 миллиардов марок.

Необходимо помнить, что все это время продолжалась тяжелая, угрюмая и в конечном итоге обреченная «битва за Рур». В самом Руре к тому времени настроения царили уже совершенно не боевые. Эмоциональный подъем сменился разочарованием и деморализацией. В Берлине также становилось все более очевидным, что без Рура и рурского угля надеяться хоть на какие-нибудь позитивные сдвиги в экономике Германии не приходилось. Более того, продолжающаяся оккупация Рура теперь уже начала превращаться в фактор, косвенно поддерживающий франк за счет марки – потому что многие рабочие и шахтеры на оккупированных территориях, получая направляемые им берлинским правительством субсидии, спешили поскорее конвертировать их в пусть и не идеальную, но все же более устойчивую французскую валюту. По сути, Пуанкаре все-таки победил – пусть его победа и была пирровой по своей сути, пусть она и чрезвычайно дорого обошлась самой Франции. Перед берлинским правительством Штреземанна стояла нетривиальная задача – как выйти из «битвы за Рур», более-менее сохранив лицо и избежав народных волнений.

26 сентября канцлер Штреземанн приостановил действие семи статей Веймарской конституции, объявил в стране чрезвычайное положение и передал полноту исполнительной власти министру обороны Гесслеру.

Поскольку последний находился в прямом подчинении главнокомандующего Рейхсвера генерала фон Секта, это означало, что со всех практических точек зрения в Германии была введена военная диктатура. В тот же самый день президент Республики Эберт объявил об окончании пассивного сопротивления в Руре.

На самом деле, гладкой смены режима не получилось, да и диктатура вышла весьма сомнительная. Оно и понятно – берлинское правительство, как бы оно ни дуло щеки, находилось не в том положении, чтобы кому-то что-то всерьез диктовать. Почти сразу пришлось идти на компромиссы. В первую очередь, конечно, это касалось Баварии, кипящего плавильного котла всевозможных правых движений (среди которых нацисты в то время были лишь одним из, хотя и стремительно набиравшим вес). Как раз перед объявлением диктатуры в Берлине, баварские лидеры всерьез задумывались о провозглашении независимости, и даже прощупывали на этот счет позицию президента Чехословакии Бенеша (тот пообещал сохранить нейтралитет). На момент Штреземанновского «переворота» в Баварии уже действовало собственное чрезвычайное положение, объявленное из-за страха перед возможной попыткой переворота со стороны Гитлера (насколько этот страх был реален, неизвестно, но отряды СА действительно были приведены в боевую готовность). Теперь баварский кабинет министров (в полном противоречии конституции, кстати) назначил известного правого политика Густава фон Кара государственным генерал-комиссаром с, по сути, диктаторскими полномочиями. Возникло противоречие между двумя диктатурами, центральной и местной, и центральная продемонстрировала необычайную (для диктатуры) гибкость мышления – местный командующий Рейхсвера, генерал фон Лоссов, был назначен официальным комиссаром от берлинского правительства, а фон Кар официально же возглавил гражданскую администрацию. На деле баланс оставался хрупким, а отношения между берлинской и мюнхенской диктатурами – натянутыми и настороженными. Впрочем, кроме Баварии, у центрального правительства хватало и иных проблем. Ему пришлось иметь дело с попыткой путча в Кюстрине в Пруссии (заодно фон Сект воспользовался оказией, чтобы разгромить последние остатки фрайкоров – военизированную организацию правого толка, известную как «Черный Рейхсвер») и с леворадикальным выступлением в Саксонии. Капитуляция в Руре вполне предсказуемо вызвала бурю в Рейхстаге – в глазах большинства правых это было национальное предательство.

В ответ, правительство и олигархи пытались любыми способами показать, что игра того стоила, что с отказом от «битвы за Рур» и появлением (теоретически) «сильной руки» в центре, экономика получила хотя бы маленький глоток свежего воздуха. Германские автомобильные концерны даже провели в октябре очередное ежегодное шоу в Берлине, на котором представили свои новинки. Зрелище, конечно, было очень печальное – единственной компанией, которая показала хоть что-то новое, была «Ауди», другие лидеры отрасли, вроде концернов «Майбах», «Бенц» и «Мерседес» (тогда это были отдельные марки), по сути, повторили свои старые модели с косметическими изменениями, все как один критики отметили низкий уровень дизайна, плохое качество покраски и отделки, и конечно, не имеющие разумного обоснования цены. Однако для немецкой промышленности главным в тот момент было показать, что она еще кое-как, худо-бедно жива.