Ах, эта черная луна!

Разговор о том, как Юцер с женой очутились в маленьком среднеазиатском городке и поселились в мазанке за арыком, у нас впереди. А пока проследим за ходом его мысли в этот жаркий полуденный час, поскольку их ход все еще принадлежит тому времени, когда он менял три рубашки на дню, и дает представление о том Юцере, который был и которого вскоре не станет.

Моя жизнь началась со сломанных часов. Со старых испорченных часов, которые я разобрал и собрал. Именно тогда я понял, что стрелку можно заставить двигаться даже тогда, когда ее время остановилось. Мои дуры сестры решили, что я гениален потому, что сумел в пятилетием возрасте починить часы. Они и сейчас не в состоянии понять, что гениальность — это умение заставить часовую стрелку работать на тебя. Кто знает, что они переживают сейчас? Я бы все-таки хотел, чтобы все они остались живы. Чтобы мне не пришлось есть селедку в полном одиночестве. Никто из них не знаком с Мали, никому из них она бы не понравилась и ни один из них не понравится ей. Это у меня еще впереди.

2. Дворцовые тайны

Мали принесла Любовь в мазанку, где детский крик должен быть лишить сна девять человек. Десятой была сама Мали, которая умела спать бодрствуя и в любом ином положении.

Первым был Юцер. О нем Мали беспокоилась больше, чем обо всех других. Юцеру требовался крепкий сон, иначе он становился невыносим.

Второй была сестра доктора Герца Гойцмана, которого тут все звали по-домашнему Гецем. Ей еще не довелось нянчить своего ребенка. Сестру Геца звали Надин, или Госпожа Порядок. Надин постоянно собирала то, что Мали разбрасывала. Госпожа Порядок складывала вещи в стопочки и каждую стопочку перевязывала ленточкой. От этого порядка Мали часто вставала на голову, но толку в том не было. Когда Мали вставала на голову, Надин тут же закрывала двери в мазанку и выставляла подбородок. На дворе могла бушевать песчаная буря, солнце могло окружить себя тысячей протуберанцев, муэдзин мог спутать час молитвы, и арык мог потечь вспять, но в доме должен был быть порядок. И Мали сдавалась первой.

Третьей была младшая сестра Геца, Госпожа Непосредственность, иначе Перл, а также Перка. Некоторые называли ее за глаза Госпожой Посредственностью, но Мали подобных шуток не одобряла. Когда Непосредственность не спала, она смотрела на все большими влажными глазами, в которых мир отражался, как в кривых зеркалах. Иногда Мали заглядывала в них, чтобы развлечься, но чаще пропускала сентенции младшей сестры Геца мимо ушей. Делала она это не из дурных побуждений, а из страха запутаться в словах, натыканных невпопад.

Надин старалась предупредить дурацкие выходки Перл и упорядочить ее слова и действия. Мали считала, что упорядоченная непосредственность — это просто катастрофа, но мнения своего не высказывала.

Тут следует пояснить, как семья доктора Геца оказалась в мазанке вместе с Юцером и Мали. В общем и целом в этом не было ничего удивительного, но в частности и с определенными оговорками эта история совершенно невероятна.

В общем и целом маленькие среднеазиатские городки переполнились в годы войны беженцами. Мазанок не хватало, они шли по курсу золота и зачастую вмещали даже по пять семей. А в частности дело было так.

Юцер и Гец дружили с школьных времен. Два еврея в немецкой гимназии могут либо возненавидеть друг друга, либо подружиться. Юцер и Гец использовали оба варианта: сначала поссорились на всю жизнь, а потом стали неразлучными друзьями. Положение их было неравным. Папа Геца был очень богатым человеком. А Гец был очень легкомысленным юношей.

Директор гимназии, господин Вильгельм Шнаббе, гаскалист и выкрест, никак не мог терпеть в своем заведении неуспевающего еврейского ученика. С другой стороны, он не мог себе позволить выгнать из гимназии сына самого крупного в уезде лесопромышленника. За бокалом вина на благотворительном ужине г-н Шнаббе посоветовал г-ну Гойцману нанять для сына репетитора. Лучше, пояснил он, если это будет некто живущий в доме. Еще лучше, если это будет ученик того же класса. Голова у Геца хорошая, но он ленив и бездумен. Поэтому ему нужен не столько знающий учитель, сколько постоянный стимул. Почему бы г-ну Гойцману не взять в дом бедного отличника Юлиуса Раковского? Пусть юноши живут вместе, вместе развлекаются и вместе работают.

Так Юцер решил проблему ботинок. Они теперь не снашивались из-за долгой дороги. Репетиторствовать ему не нравилось. Юцер решил, что пришел в этот дом не учить, а учиться. Он учился единственному, чему можно было научиться в доме Гойцманов, — капризничать за столом и тратить деньги на ненужные вещи.

Благодаря Юцеру Гец стал таки отличником. Благодаря Гецу Юцер стал светским человеком. Распорядок дня был такой: сначала Юцер готовил уроки вслух, а Гец запоминал, лежа на диване и объедаясь шоколадом. Сколько шоколада мог съесть Гец? Столько, сколько было в доме на данный момент. И еще столько, сколько было бы, если бы мадам Гойцман не считала, что от шоколада заводятся глисты. Сколько страниц прочитанного ему вслух текста Гец мог запомнить? Сколько угодно и навсегда. Его память была феноменальной.

После серьезных занятий Гец обыгрывал Юцера в шахматы. Потом они шли в город развлекаться. Город был маленький, развлечений в нем было мало, но Гец выжимал из провинции больше, чем иной в состоянии выжать из столицы.

Одной из задач Юцера было сортировать для Геца барышень, и удерживать его от флирта с теми, на которых положено жениться. За это мадам Гойцман доплачивала ему отдельно.

А вечером Юцер отбирал у Геца очередную книгу. Гец редко возражал, поскольку редкая книга захватывала его настолько, чтобы он захотел дочитал ее до конца. Покупать книги Юцер научился позднее, когда они переехали в столичный город Ковно и поступили в университет.

Гец решил заняться медициной, чтобы не становиться лесопромышленником. Мадам Гойцман уважала врачей и любила лекарства. Гец надеялся, что она отобьет его от отца и от лесопилок. Старший Гойцман понимал только в лесе и в чолнте, но он женился на образованной девице и считался с ее точкой зрения.

Юцер записался сразу на два факультета. Он изучал право, надеясь превратить это знание в деньги. Он изучал философию, потому что ее изучение доставляло ему удовольствие.

— Если бы мой отец был богатым человеком, я бы, пожалуй, бросил юриспруденцию и начал изучать историю, — сказал как-то Юцер.

— Ты ничего не понимаешь в лесопромышленниках, — раздраженно ответил Гец.

Гец раздражался все чаще. Он не заметил, как произошло, что Юцер стал выбирать ему галстуки и водить с собой на светские рауты. Они поменялись ролями так неожиданно, словно это случилось за один день. Гец пытался вспомнить этот день и не мог.

Юцер стал любимцем света, а свет исходил от дам. К тому времени Юцер уже менял рубашки три раза в день и носил смокинг и фрак так, словно в них родился. Потом в их жизни появилась Натали. Она и была свет. Город, в котором Натали носила платья, юбки, жакеты, накидки и шубки, меняла шляпки, а также посещала файфоклоки и покровительствовала музам, становился столичным, где бы он ни был расположен — в литовских лесах, в Пиренеях или на Сене.

Почему Натали выбрала из всех многочисленных поклонников именно Юцера, оставалось для Геца загадкой по сей день. Но так случилось. К расходам на смокинги и фраки прибавился расход на кобыл. По утрам Юцер и Натали катались верхом в городском парке. Коней для верховых прогулок приходилось нанимать, и денег едва хватало на кобылу. Жеребцы стоили дороже.

Натали была очень богата. Вернее, богатым был ее сумасшедший муж. К счастью, муж Натали не был ревнивцем. Поговаривали, что он все-таки ревновал, но не свою жену к юным гусарам, а юных гусар к их дамам, в том числе и к собственной жене. Как бы то ни было, на связь Натали с Юцером сумасшедший смотрел благосклонно.

Натали решила подарить Юцеру коня. Сделать это открыто она не могла. Тут требовалась интрига. Развернулась она так. Находясь по делам в Берлине, Натали подцепила там польского графа. Бог весть, зачем понадобился ей польский граф. Ляхов она не любила. Какие дела были у Натали в Берлине, не знал никто. Натали много ездила по свету. Юцер, смеясь, называл ее Матой Хари, и Натали этот титул нравился.

Все же внезапная поездка Натали и ее графа к турецкому султану удивила даже Юцера, который к тому времени перестал удивляться чему бы то ни было.