Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь
Шрифт:
– Да не переживайте, я же все понимаю! – махнул он рукой. – Я никогда не был вашим единомышленником, посмеивался над Николаем Степановичем и его идеей «выращивания» талантов…
Его гостья тоже взмахнула рукой и резко покачала головой, давая понять, что все прежние разногласия, связанные с литературой, теперь не имеют никакого значения.
– Я о другом хотела вас спросить… О том, как нам теперь жить в России? – с трудом выговорила она. – Все сейчас уезжают, бегут… Николай точно не вернется назад… – и подняла глаза на Блока.
Александр некоторое время молча смотрел на Анну, а потом медленно кивнул.
– Да. Я сам об этом думал и тоже не знаю, как жить в России после всего, что произошло. Но для себя я решил: просто жить. Как получится. Просто жить в России… и потом в ней умереть.
Он говорил
– Жить в России и умереть в России, – медленно проговорила она, по-прежнему не сводя глаз со своего собеседника.
Тот вздохнул, еще раз кивнул, подтверждая, что она поняла его мысль правильно, и добавил:
– Россия – это ведь не те, кто находится у власти. Это не новые порядки и не сложности с едой и всем прочим… Это все приходит и уходит, а страна остается.
– Да, конечно же. Вы правы, – согласилась Анна и неожиданно для себя радостно улыбнулась: – Вы, наверное, даже не представляете, насколько правы! А я это поняла…
Чай поэты допивали в молчании. Теперь им уже не особенно были нужны разговоры: все самое главное было сказано и понято.
Глава ХIХ Россия, Петроград, 1918 г.
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься покорной.
Н. Гумилев
Гумилев шел по центру теперь уже бывшей российской столицы и не узнавал так хорошо знакомый ему город. Создавалось впечатление, что в последний раз он был здесь не четыре года, а целую вечность назад. Вместе с названием в Санкт-Петербурге изменилось решительно все. Двери модных магазинов и ресторанов, раньше всегда призывно распахнутые, были заперты, а порой и заколочены досками. Широкие окна, в сумерках ярко озарявшиеся изнутри огоньками свечей, темнели мрачными холодными четырехугольниками, плотно закрытыми шторами. Прохожих на улицах стало в несколько раз меньше, лица у всех, кто попадался Николаю навстречу, были хмурыми, озабоченными, а порой и откровенно испуганными. А ведь когда-то он ходил по этим же переулкам, мимо этих же самых домов и улыбался каждому идущему навстречу горожанину – а те так же радостно и тепло улыбались ему в ответ…
Но теперь о тех временах надо забыть. Они ушли надолго, если не навсегда, и вспоминать о них означало только понапрасну растравлять себя. Надо думать о будущем. Хотя и эти мысли не приносили ему никакой радости. Того будущего, ради которого Николай жил раньше, у него теперь тоже не было. Он совсем немного, совсем чуть-чуть не успел завершить порученное ему семь лет назад дело. Впрочем, если бы он сделал все вовремя, возможно, это ничего бы и не изменило – иногда Гумилев успокаивал себя этим, но в глубине души все равно считал, что в случившемся с Россией катаклизме была и доля его вины. Если бы он понастойчивее вел первые переговоры в Африке, если бы успел побывать там еще раз до начала войны, если бы собранные им абиссинские отряды подготовились к участию в боях раньше и успели бы выступить на стороне России… Может быть, их помощь стала бы решающей, и Россия одержала бы победу. Может быть, тогда не было бы и революции, и вообще все было бы по-другому. И если да, то стало бы стране от этого лучше – или наоборот?..
Ответов на все эти вопросы у Гумилева не было. Но кроме них, молодого человека волновал еще один, не менее важный для него вопрос – о будущем его семьи. Оно, как надеялся Николай, у них с Анной все-таки было. Во всяком случае, Гумилеву очень хотелось в это верить.
«Аня, мне больше не нужно будет никуда уезжать… Я перестану ездить за границу… Научные экспедиции теперь прекратятся на несколько лет – они никому не нужны, на них нет денег…» – репетировал Гумилев про себя начало разговора с женой. Но все придуманные им фразы казались неестественными и неискренними. Хотя, по сути, это было правдой – Николай действительно уже не смог бы никуда уехать. Неискренним
в этих мыслях было другое: новое положение дел совершенно не радовало Гумилева. Больше всего на свете он хотел бы вернуть в России старый порядок. И не только для того, чтобы Невский проспект снова стал светлым, мерцающим огнями витрин и окнами квартир и полным счастливых прохожих. В первую очередь Николай мечтал вернуть прошлое, чтобы опять получить возможность путешествовать. А главное – чтобы опять, как и прежде, быть нужным своей стране…Но говорить обо всем этом Анне было нельзя. Николай не мог вернуть прошлое, не мог изменить то, что происходило в мире, но у него еще оставалась надежда вернуть свою любимую жену, и он не собирался упускать этот шанс. А для того, чтобы Анна снова захотела быть с ним и забыла свои прежние обиды, следовало пообещать ей, что он больше никуда от нее не уедет. Причем пообещать так, чтобы она поверила: он тоже очень этому рад. Этот момент смущал молодого человека сильнее всего. Он знал, что жена почувствует его фальшь и неискренность, как бы убедительно ни звучал его голос.
И все же надо было хотя бы попытаться уговорить ее начать все заново. Именно с такой мыслью Николай свернул на улицу, где жила их с Анной давняя подруга Вера Срезневская, и почти бегом бросился к ее дому. Анна, если верить их общим знакомым, должна находиться там, и ему очень хотелось надеяться, что он действительно застанет ее у Веры.
Срезневская, открывшая ему дверь, казалась постаревшей и измученной, но стоило ей узнать в неожиданном госте Гумилева, и по лестнице разнесся ее радостный голос – такой же звонкий, как и во времена их далекой юности.
– Коля?! Неужели это ты?! – вскрикнула она и даже слегка подпрыгнула на месте. – Я думала, что уже никогда тебя не увижу! Заходи скорее, чего на пороге стоишь?!
Сама она при этом продолжала стоять в дверях, и Николаю пришлось мягко отодвинуть ее в сторону. Вера с виноватым видом охнула и отступила назад, пропуская его в квартиру. Гумилев переступил через порог и оказался в просторной полутемной прихожей. Из-за чуть приоткрытой двери в гостиную раздавались негромкие голоса и стук вилок. Хозяйка дома покосилась на эту дверь с опасением, и Николай не сразу понял, чего она боится. Он еще не успел привыкнуть к тому, что в бывшей столице с каждым днем все труднее было купить самую нехитрую еду.
– Вера, я на минуту, – сказал он приятельнице успокаивающим голосом. – Мне только узнать, Анна сейчас у тебя?
– Да, она здесь, – кивнула Вера. – Проходи в столовую, мы там ужинаем…
– Мне ничего не надо, я вообще не голодный, – быстро соврал Николай. – Мне только с Аней поговорить. Позови ее!
– Да проходи, поешь. – Вера решительно взяла его за руку и повела в столовую. – Не совсем уж мы бедствуем, чтобы не предложить гостю хоть что-нибудь. Проходи!
Она втолкнула Гумилева в комнату и вошла следом. Он быстро оглядел сидевших за столом людей и встретился глазами с Анной. Ее лицо было каким-то особенно бледным и вытянувшимся, да и сама она заметно похудела, но Николай смотрел на нее и видел ту счастливую и слегка румяную девушку, которая когда-то, невообразимо давно, дала согласие стать его женой. Ему было невероятно трудно этого добиться, но он все-таки победил. Сейчас предстояло еще более сложное дело – восстановить все, что было у них с Анной в те годы, и он должен с этим справиться.
– Кажется, вы все знакомы с Николаем Степановичем? – вышла из-за его спины хозяйка дома.
– Знакомы, да! Здравствуй, Николай! – отозвалось сразу несколько голосов.
Но Гумилев даже не рассмотрел толком, кто это был. Он видел только Анну, привставшую со стула при его появлении и подавшуюся к нему.
– Добрый вечер, – рассеянно покивал Николай гостям и пошел навстречу уже вскочившей со стула и пробиравшейся к нему жене. – Здравствуй, Аня…
На один короткий миг ему показалось, что Анна торопится к нему, потому что тоже рада его видеть и мечтает помириться. Очень уж похожа она была на ту Анну, которая когда-то так же пробиралась к нему через толпу поклонников, слушавших его стихи на литературном вечере. Но это мимолетное впечатление почти сразу рассеялось. Гумилев подошел к жене совсем близко, посмотрел ей в глаза и понял, что перед ним стоит совсем другая женщина. Усталая, чем-то встревоженная и совершенно не радующаяся его возвращению.