Академик Ландау. Как мы жили

Это было очень неожиданно, очень пылко и искренне сказано, соответствовало его молодости. Я быстро прошла вперед, надо было сохранить невозмутимость иностранки, не знающей русского языка. Пожалела, что Даунька не слыхал, какой комплимент преподнесла мне сама молодость.

Нет, нет, не зря я встаю по расписанию, час гимнастики, самомассаж и горячие ванны с жесткими щетками. Результат налицо. Я должна задерживать жадный к женской красоте взгляд моего Дауньки. Пусть, когда он изучает их телосложение, находит недостатки в сравнении со мной.

— Даунька, скажи, ведь твои девицы спрашивают, любишь ли ты свою жену?

— Конечно, спрашивают.

— И ты им смеешь говорить, что не любишь меня?

— Ну, нет! Я врать не могу. Я им говорю — моей жене 40 лет. Они сразу к тебе теряют интерес. Где бы я ни был, с кем бы я ни был, я всегда скучаю по тебе. Оцени этот факт, Коруша. На юге с прелестной спутницей я тайком от нее мчусь на местный почтамт в жару писать тебе любовные письма и слать телеграммы.

— Зайка, когда я получила твою телеграмму из Сухуми: "Целую самую любимую, целую самую красивую. Дау", как я была счастлива! Наверное, ты прав, так и надо строить семейную жизнь.

Такая телеграмма не допустит опуститься, разжиреть, состариться. Я, как в бою, должна быть на страже своей женственности, своей физической формы. Уж коль судьба подарила мне такого мужа, а иного мне хотеть теперь невозможно. Тогда я не знала, что луч сияния его глаз — священный огонь его творческой мысли!

Глава 25

Первое десятилетие после войны жизнь мчалась. Все спешили жить, наверстывали упущенное. Четыре года войны тянулись, как столетие, а послевоенные годы мелькали, как день или месяц.

— Даунька, вот этот листок, исписанный, но без цифр и формул, я нашла в передней на полу. Он тебе нужен?

— Нет, можешь выбросить. Вчера ужинал в ресторане, и доброжелатели прислали дружеский шарж, а моя спутница засунула его мне в карман.

— Дау, а мне прочитать можно?

— Читай.

— Посвящается Л.Д.Ландау.

Давно забыты электроны За этим кругленьким столом, Труды и звания забыты! Все мысли, думы лишь о том, Чтоб восхититься дивным станом, Очаровать — но чей черед? Гулять и пить по ресторанам — Наука же идет вперед.

Доброжелатели

— В ресторанах ты пьешь вино?

— Нет, все вина очень невкусны, а коньяк — это настойка на клопах. И ты отлично знаешь, алкоголиком я не стану. Девицы лакают коньяк, а я пью фруктовую воду.

— Почему же твои доброжелатели написали, что у тебя запои по ресторанам чередуются с наукой?

— Вот именно, знаешь ведь хорошо, как я люблю ресторан, или захотела оштрафоваться, так я быстренько с очередной получки высчитаю тысчонку. Коруша, без ресторана не освоишь красивую девицу.

— Ты всегда говорил, что с неосвоенными девушками любишь ходить в кино.

— Кинотеатры просто созданы, чтобы водить туда неосвоенных девиц! Там так удобно их тискать. Но некоторые девицы не хотят в кино, хотят в рестораны. Что поделаешь? Скучно смотреть, как другие ее танцуют, а я сижу и пью какой-нибудь лимонад. Я не лодырь, я привык трудиться и, как ни труден для меня ресторан, я эту трудность преодолеваю ради прекрасного пола.

— Коруша, мне надо с тобой проконсультировать ся. У меня была одна девушка-рижанка. Она актриса. Около года с небольшим она была моей возлюбленной, потом ее пришлось оставить. Уж очень активно она хотела меня женить на себе. Когда их театр был в Москве на гастролях, она мне стала угрожать по телефону, что повесится. Я послал Женьку в два часа ночи к ней в гостиницу. Он это дело уладил. Женька ей объяснил, что я с ней встречаться больше не могу. Это было несколько лет тому назад. Сейчас я узнал, что у нее после меня был очень неудачный роман, в результате она родила ребенка, а субъект сбежал, не женившись. Она вернулась на сцену, и живется ей сейчас нелегко. Как ты думаешь, если я ей пошлю пять тысяч — этого достаточно?

— Нет, Дауля, она актриса, ей нужны туалеты, у нее ребенок. Пошли ей тысяч десять, тем более, свою угрозу она не осуществила — не повесилась.

— Ты думаешь, ей так много надо?

— Ну конечно. Ребенок без отца.

Я была великодушна к брошенной любовнице. Тем меньше достанется его теперешним девушкам.

Как-то к обеду Дау привел гостя: "Коруша, знакомься, это мой школьный преподаватель по математике".

— Лев Давидович, я на старости лет решил вас разыскать, чтобы сказать: за всю свою преподаватель скую жизнь у меня был только один ученик, которого я очень боялся. Он был тогда очень мал ростом, очень худенький, с огромными сверкающими глаза ми. Обыкновенные школьные задачи по математике он всегда решал правильно, моментально, но каким-то необыкновенным путем. Я никогда не мог понять способы его решения задач. Лев Давидович, я всегда со смутным страхом шел в класс на урок, я избегал вызывать вас к доске: вы, не ведая того, могли поставить меня в тупик перед классом. Я знал, что столкнулся с огромным врожденным математическим талантом. Но это не оправдание для преподавателя, я очень боялся ваших вопросов. Но вы мне их никогда не задавали. Мне сейчас не стыдно спросить: ведь я только скромный преподаватель, а вы прославленный академик. Почему вы никогда не задавали мне вопросов? Вы тогда, в том возрасте, понимали, что я вам не смогу ответить?

— О, это было так давно. Я просто не помню.

На меня визит этого совсем седого, но еще стройного человека произвел очень большое впечатление.

— Даунька, а если бы ты влюбился и женился на Кюри, ты бы взял ее фамилию?

— О нет, никогда! Возможно, в России другие традиции. Жолио сам неплохой физик, на его месте я бы остался Жолио. Ведь мой ученик Халатников, женившись на Вале Щорс, остался Халатниковым, хотя все мы преклоняемся перед именем героя.

Я подумала: вот Колечке надо было взять фамилию своей жены. Бедный Л. очень тяготится своей фамилией, говоря: "При моем чисто арийском виде и вдруг такая фамилия. С рождения до поступления в вуз я носил фамилию матери, при поступлении в вуз надо было взять фамилию отца, а материнскую скрыть. Она принадлежала к роду крупных помещиков, мой дед владел большим куском Курской губернии".

Так говорил Коля, кичась своим полудворянским происхождением. Тот самый Коля, который уже считался моим возлюбленным, которому я самозабвенно и бесконечно объяснялась в любви. А что мне оставалось делать? Не могла же я допустить, чтобы мой Даунька усомнился в моем женском очаровании и этот знаменитый бабник Л. через месяц-другой меня оставил и переключился на новый объект. Вспомнился рассказ Лондона "Когда боги смеются". Терять мне было нечего. У Лондона в игру с богами вступили смертные, я же затеяла, как мне тогда казалось, безобидную игру с самовлюбленным бабником, который очень переоценивал свою человеческую значимость. Уж очень много было в нем жадной цепкости к карьере. А как он любил лесть!

Вот я и шпарила цитатами из Лондона: "Любовь, жаждущая утоления, найдя его, умирает" или "Великая любовь таит несметные сокровища. Их надо беречь, лелеять, нельзя допустить оскудения чувств и задушить любовь ласками, отнять у любви жизнь поцелуями и похоронить ее в могиле перенасыщенности". Коля, как оказалось, никогда этого рассказа Лондона не читал. Он решил, что эти мысли и слова принадлежат мне.

— Кора, вы меня очень удивили. Очень рад вашим взглядам. Остальные бабы, которых я встречал на своем пути… — тут послышались имена женщин — знакомые и незнакомые, — и особенно досталось последней Колиной возлюбленной, некой Лине. Оказывается, те три тысячи, одолженные у меня, пошли на приобретение шубы для Лины. Его пылкие речи о прекрасном слабом поле были насыщены солеными, чисто «морскими» оборотами, проще ругательствами, которые непривычно резали слух.

— Колечка, милый, успокойтесь. Расходы на шубу беру на себя. Вы не представляете, как мне необходима была ваша свобода. Не откупись вы шубой, вы бы не были сейчас со мной. Мне очень сложно и трудно объяснить, но вы просто осчастливили меня своим вниманием, своими свиданиями. Они мне необходимы, как воздух, как дыхание, как жизнь!

— Коруша, "нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок", тебя с Колей все видят.

Это сказал сам Дау. Теперь он не сомневался, что Л. мой любовник. Я пристально смотрю на него: улыбка добрая, благожелательная. Нет, чувство ревности ему неизвестно.