Академик Владимир Евгеньевич Соколов. Жизнь и научная деятельность в очерках и воспоминаниях
Шрифт:
М.-Р. Д. Магомедов. В ожидании вертолета
Чтобы озарить светом других,
нужно носить солнце в себе.
В конце сентября 1985 г. через Президиум Дагестанского филиала АН СССР нам сообщили о приезде Владимира Евгеньевича Соколова в Дагестан. В связи с реконструкцией махачкалинского аэропорта В. Е. Соколов прилетал в г. Грозный и я, будучи в то время младшим научным сотрудником Отдела биологии и бывшим аспирантом В. Е. Соколова, встречал его вместе с председателем Президиума Даг. ФАН СССР профессором Магомедовым Камилем Магомедовичем. По пути в Махачкалу мы проезжали Андрейаульский заказник – один из наиболее сохранившихся и характерных комплексов предгорий Северного Кавказа. Владимир Евгеньевич изъявил желание посетить заказник. Для нас это было несколько неожиданно, так как мы считали, что после 2-часового перелета из Москвы в Грозный и довольно утомительной дороги до Махачкалы лучше организовать Владимиру Евгеньевичу подобающую встречу в самой Махачкале, у моря, на ихтиологической станции Отдела биологии. Заказник мы посетили и провели там остаток дня. Владимиру Евгеньевичу заказник понравился, и, помимо профессионального интереса к фаунистическому составу животных заказника, его интересовали и вопросы хозяйственного использования территории, ведомственной принадлежности соседствующих с заказником строений и др. Вечером Камиль Магомедович
Два последующих дня (2–3 октября) Владимир Евгеньевич знакомился с лабораториями Отдела биологии, встречался с Президиумом Дагестанского филиала АН СССР и по итогам этих встреч выступил на собрании Отдела, где обосновал необходимость реорганизации Отдела биологии в Институт и организации лаборатории экологии животных. Вечером того же дня состоялась встреча с министром сельского хозяйства Дагестана по вопросу выделения территории под Горный ботанический сад и организации Гутонского заповедника. Последнее обосновывалось В. Е. Соколовым необходимостью создания единого охраняемого комплекса, объединяющего северный (Гутонский заповедник) и южный (Закатальский и Логодехский заповедники) макросклоны Большого Кавказа. Данный район является важнейшим резерватом дагестанского тура, кавказского оленя, серны и популяции медведей на Восточном Кавказе. Здесь же проходят основные миграционные пути кавказских благородных оленей и туров, зимующих на южных макросклонах Главного Кавказского хребта в Закатальском и Логодехском заповедниках. Владимир Евгеньевич не нашел понимания у министра сельского хозяйства, довольно грубо защищавшего интересы своего ведомства, и был чрезвычайно расстроен итогами переговоров в правительстве Дагестана. Больше в течение всей своей поездки к решению каких-либо организационных вопросов он не возвращался. Однако после доклада на Президиуме Академии наук в Москве о состоянии биологической науки в Дагестане и критических замечаний об отношении руководства республики к науке для организации Горного ботанического сада была выделена территория в 30 га.
В тот период В. Е. Соколов совместно с А. К. Темботовым готовил многотомник «Млекопитающие Кавказа». На следующий день мы вылетели в один из высокогорных районов Дагестана. Проблема заключалась только в экипировке Владимира Евгеньевича, так как вся полевая и теплая одежда оставалась в выехавшей вслед за ним из Москвы экспедиционной машине. Машина запаздывала, а имеющаяся у нас на складах одежда была слишком мала ему по размерам. Полевую куртку, штаны и свитер нам одолжил ныне покойный заведующий кафедрой ботаники ДГУ, профессор Борис Дмитриевич Алексеев. Резиновые сапоги 46 размера мы с большими трудностями нашли на одном из складов Дагпотребсоюза.
В горах нас встречали очень тепло и, как мне показалось, Владимир Евгеньевич стеснялся того внимания, которое было оказано ему простыми аульчанами. Все хотели посмотреть на «большого» человека из Москвы, носили сыр, вяленую колбасу, пытались пригласить в гости. Многие, плохо зная русский, просто подходили, здоровались и отходили в сторону, все предлагали свои услуги в качестве носильщиков, охотников или загонщиков.
Времени для акклиматизации в горах у нас практически не было. Все передвижения осуществлялись на лошадях – удивительно послушных, умных и обученных животных. Но все равно было трудно. Трудно было всем, а особенно Владимиру Евгеньевичу – на местах предполагаемой охоты на медведя или оленя нужно было подниматься пешком по крутым склонам без лошадей, преодолевать каменные осыпи и заросли рододендрона. Все это оставляло В. Е. Соколову мало надежды на то, что он собственноручно добудет что-либо. Ему доставались самые «неперспективные» номера и на первой охоте это немножко угнетало его. И тем не менее успех сопутствовал именно ему. Медведя, который, не получив ни одной раны, прошел под шквальным огнем через четыре номера и полным галопом уходил за склон, он первым же выстрелом буквально достал с расстояния почти 200 м. Медведь развернулся и бросился на выстрел и был уже добит им же последним выстрелом в упор прямо под ногами. Испугался ли он, трудно сказать, но для меня это был очень напряженный момент. Он весь был поглощен процессом. Прошла минута, и Владимир Евгеньевич буквально преобразился – если можно так выразиться, его лицо стало излучать удовлетворение, ему трудно было сдерживать свои эмоции, и в то же время он стеснялся их, плечи его расправились, он перестал сутулиться и гордо стоял в ожидании поздравлений. Улыбка уже не сходила с его лица до самого вечера. Не забывал он и подшучивать над горе-стрелками. Охота как процесс мало занимала Владимира Евгеньевича. Все внимание уделялось обработке материала. Он сам взвешивал, измерял, вырезал кожные железы, готовил и подвязывал этикетки. Во время ожидания на номерах он интересовался уже больше различными видами растений вокруг, выкапывал их и складывал в пакеты и по возвращении передавал Светлане Михайловне для Главного ботанического сада.
Запомнились проводы В. Е. Соколова. Взрослые мужчины аула спустились к речке провожать нас, а дети и женщины вышли на плоские крыши своих домов и стояли там до самого прилета вертолета. Эта картина очень тронула Владимира Евгеньевича, он много фотографировал жителей на крышах домов и с грустью прощался с горами. К сожалению, мне не пришлось больше бывать с Владимиром Евгеньевичем какое-то продолжительное время, но в каждый мой приезд в Москву я, хоть на одну минуту, пытался попасть к нему в кабинет и, несмотря на постоянную занятость, он всегда оставался обаятельным, доступным для общения человеком.
Е. В. Романенко. Роль академика В. Е. Соколова в развитии гидробионических исследований
Первое мое знакомство с Владимиром Евгеньевичем состоялось в 1965 г., когда я уже несколько лет изучал акустику и гидродинамику дельфинов. В то время я тесно сотрудничал с Институтом морфологии животных, вместе с В. Р. Протасовым мы изучали звуки рыб. К тому времени я уже опубликовал несколько работ по гидробионике. Я знал, что Владимир Евгеньевич тоже активно интересуется бионической тематикой, опубликовал много работ по морфологии кожного покрова китообразных, и мне захотелось посоветоваться с ним по одному очень важному вопросу, касающемуся гидродинамики дельфинов. Он назначил мне встречу в Институте механики МГУ. Я очень волновался, но он покорил меня простотой, вниманием и душевностью. Следующая наша встреча состоялась в Севастополе в дельфинарии Военно-Морского Флота в 1969 г. Я был там с экспедицией от Акустического института, где в то время работал. А Владимир Евгеньевич был научным руководителем дельфинария и регулярно там бывал. Надо сказать, что благодаря Владимиру Евгеньевичу бионические работы в дельфинарии получили интенсивное развитие, да и сам дельфинарий был организован по его инициативе и при его непосредственном участии. Там мы регулярно встречались с Владимиром Евгеньевичем, а в конце 1970 г. он предложил мне перейти на работу в ИЭМЭЖ. Я, не колеблясь, согласился, хотя сознавал, что серьезно рискую: новый коллектив биологов,
моя неподготовленность к работе в таком коллективе. Но я знал Владимира Евгеньевича, широту его интересов, отсутствие снобизма, умение понять и оценить человека.Мы с Владимиром Евгеньевичем много лет сотрудничали с системой ВМФ и понимали все трудности такого сотрудничества. В конце концов мы оба пришли к выводу о необходимости создания собственной экспериментальной базы на Черном море. Осенью 1971 г. по поручению Владимира Евгеньевича я вместе с В. А. Родионовым (МГУ) на экспедиционном автомобиле отправился на поиски места для своей экспериментальной базы. Мы изучили северное побережье Крыма, район Керчи и кавказское побережье до Гудаут. Наиболее подходящее место мы нашли около Анапы (мыс Большой Утриш), где и основали биостанцию ИЭМЭЖ. Было еще одно место, которое нам настоятельно рекомендовал Л. Б. Казаровицкий (МГУ), где в то время он бывал с экспедицией. Это место находилось в Крыму на мысе Тарханкут. Владимир Евгеньевич просил меня съездить туда и осмотреть место, что я и сделал. После моего доклада по возвращении в институт, оснащенного панорамными фотоснимками местности, Владимир Евгеньевич все-таки принял решение остановиться на Большом Утрише. Сейчас уже очевидно, насколько его решение оказалось верным. Биостанция на Большом Утрише просуществовала 3 года, были выполнены интересные пионерные работы на дельфинах многими сотрудниками нашего института и МГУ. В 1974 г. по инициативе Л. М. Мухаметова биостанция перебазировалась на Малый Утриш, в 8 км от Большого Утриша, где и находится по сей день.
Утришская морская станция ИЭМЭЖ (впоследствии ИПЭЭ) заботами Владимира Евгеньевича превратилась в один из крупнейших научных центров на Черном море, на базе которого в течение нескольких десятилетий сотрудники нашего Института и МГУ проводили экспериментальные исследования на морских млекопитающих и рыбах в рамках гидробионической проблемы. Владимир Евгеньевич неоднократно бывал на биостанции и на Большом, и на Малом Утрише. В 1973 г. он посетил биостанцию на Большом Утрише вместе с семьей. Он очень внимательно следил за работами на биостанции и лично принимал в них участие. Гидробионические исследования, проведенные под руководством Владимира Евгеньевича, на десятилетия опередили зарубежный уровень, был сделан ряд научных открытий и очень важных практических разработок. В 1984 г. коллектив авторов, в который входил и Владимир Евгеньевич, получил Государственную премию СССР за комплекс работ по гидробионике.
Ю. П. Прищепо. У нас был вес [1]
Начинать приходится с конца. Умер академик Соколов Владимир Евгеньевич, далее полагалось бы перечислять все его должности и звания, институты, кафедры, комитеты и редакции, общества и советы, российские и международные, в которых B.E. был, состоял, которые он возглавлял и руководил, но, честно говоря, во-первых, я их все и не знаю, а во-вторых, для людей, работающих в биологической науке, одного его имени достаточно, чтобы остановиться и снять шляпу, преклоняясь перед его вкладом в… (пришлось задуматься, чтобы правильно определить адресность его вклада) конечно же, в науку, в его любимую териологию, но не менее важна его работа по общей биологии во всех ее разветвлениях, от дельфинов до бабочек, от хемокоммуникаций до биосферных заповедников, от заполярных биостанций до тропических биоцентров, от Института проблем экологии и эволюции до Отделения общей биологии РАН.
1
ВЕС – академик Владимир Евгеньевич Соколов, сокращенно среди нас BE или просто академик.
На поминках академик Н. А. Плате высказал интересную мысль о том, что неплохо бы написать книгу о B.E. и что книга эта должна быть не академической биографией выдающегося ученого, это все и так известно профессионалам всего мира. Книга эта должна быть о человеке, с которым все мы жили на одной планете, в одном городе, встречались не только в Президиуме или лабораториях, но и в поле, в море, в тайге и в джунглях и говорили не только о чешуекрылых или копытных, но и о перестройке, о войне в Чечне, о протекающей крыше института, о роли обученных в России иностранных специалистов для поддержания престижа нашей науки в странах, где нас еще уважали, и о многом другом неофициальном, но человеческом и не менее важном для всех нас, объединенных общей работой и общением.
Ну и, конечно же, на эмоциях большой потери, горя и жалости мы пообещали, что книгу такую в виде сборника заметок и воспоминаний должны написать сотрудники ИПЭЭ, присвоившие себе право считать себя самыми близкими коллегами B.E., его учениками и последователями. Он смог вдохновить нас на преданность общей биологии в любых, самых, казалось бы, безвыходных и безденежных ситуациях, на продолжение исследований, так сказать, на безвозмездной основе, т. е. без каких-либо возможностей получать за свой труд достойную зарплату или хотя бы плату на сдельной основе. Наверное, это от веры в науку в целом, от собственной увлеченности биологией и, конечно, от ответственности за порученное дело перед непререкаемым авторитетом – академиком В. Е. Соколовым. Проработав в институте рядом с B.E. более десяти лет, я тоже стал приверженцем этой науки, хотя до того только и занимался тем, что строил разные объекты, в том числе и в тропических странах, и возмущался, когда через год после завершения построенные из прекрасного соснового пиломатериала жилые домики для советских специалистов в Эфиопии были с большим аппетитом съедены великолепными африканскими термитами, а покрашенные стойкой краской фасады госпиталя в Ханое (СРВ) через три месяца почему-то покрывались несмываемой черной плесенью. Кстати, оба этих, казалось бы, безобидных вопроса были включены академиком в тематику Тропического научно-исследовательского центра в СРВ, которым он бессменно руководил более десяти лет с момента его создания, инициатором которого в значительной степени он же и являлся. Я занимался под его руководством разработкой тематик исследований Тропцентра, важнейшую часть которых уже тогда, почти пятнадцать лет назад, составляли вопросы заражения среды обитания химическими боевыми веществами, примененными американцами во время войны во Вьетнаме для дефолиации лесных массивов – укрытия для патриотических сил вьетнамской народной армии. Отдаленные временем последствия этой акции и, в частности, присутствие диоксиносо-держащих веществ до настоящего времени отражаются (естественно, не в положительном смысле) на состоянии природы зараженных районов и на здоровьи людей, проживающих в этих районах. Я тогда еще уловил его своеобразную ироничную оценку приоритетного рейтинга наук: когда-то во времена Ньютона механика была на подъеме и создавала своими открытиями огромные возможности для борьбы с силами природы, затем появились физики и атомщики, и силы борьбы с природой у человека возросли до опасного уровня. Подключившиеся к этому процессу химики довели природу до состояния беспомощного ягненка, над которым вплотную склонили свои клыкастые пасти механико-физические и химические монстры, не решившие еще, кто из них первый, а может быть, и все вместе, проглотит невинное, естественно сбалансированное создание, называемое планетой Земля, вместе с ее населяющими уж очень умными, а вернее неразумными, существами о двух ногах и при одной голове на тонкой шее. И теперь осталась надежда для этого ягненка только на биологическую науку, и она, и только она сможет исправить развороченное чело нашей невинной планеты и вернуть ее к тому божественному равновесию, которое предусмотрел Всевышний, создавая всякой твари по паре, и вместо Всевышнего (он, по-видимому, в настоящее время занят созданием еще чего-то более сложного) это сделать должна биология, причем самая общая.