Академия под ударом

Элизе подумалось, что, заботясь о русалке, дед вспоминал о дочери и внучке.

— Он меня первым делом принес в церковь, — снова улыбнулась Мари и, запустив пальцы за ворот рубашки, вынула шнурок с образком Святой Девы. — Я теперь человек. Даже ваш муж с этим согласен.

Элиза вспомнила, каким взглядом Оберон проводил Мари, и кивнула. Будь в ней хоть капля тьмы, он не сидел бы просто так, в этом Элиза не сомневалась.

— Я так рада, что вы с ним, — призналась Элиза, и Мари благодарно улыбнулась.

— Я тоже рада, — ответила она. — Ваш дед хороший человек.

Сидя за столом и крутя в руках подвеску Элизы, Оберон с некоторой растерянностью признался:

— Честно говоря, я давно не слышал о таких вещицах. Заклинание называется Отнорок, это что-то вроде ямки в пространстве. Много туда не набьешь, разумеется, но вот стопку бумаг вполне можно уместить.

— Там и правда что-то есть, — сообщила Мари, ставя перед Обероном и Элизой большую тарелку с яблочными пирожками. Оберон одарил ее тяжелым оценивающим взглядом, словно прикидывал, сколько в ней осталось русалочьего, и Мари торопливо добавила: — Я чувствую жемчуг. Порода такая.

— Я вижу, — кивнул Оберон, но больше ничего не сказал. Элиза толкнула его ногой под столом, Оберон покосился в ее сторону, но промолчал.

— Как же это сделать? — растерянно спросила Элиза. — Я понятия не имела, что это ларец! Как их обычно открывают?

Она с ужасом подумала, что могла бы отнести подвеску в ломбард и не выставлять сластолист на подоконник. У нее ведь мелькнула такая мысль — отложить свой неминуемый позор хоть на несколько дней, а там вдруг все изменится? У Элизы всегда была надежда, которая потом растаяла с едва уловимым хлопком мыльного пузыря.

Она решила сохранить хоть что-то из прежней жизни. Из того времени, когда у нее была семья, любовь, мечты…

— Раньше их запирали на слово, — ответил Оберон. — Может, тут тоже что-то похожее?

Элиза пожала плечами.

— Анна и Эжен, — сказала она. Ничего не произошло. Жемчуг по-прежнему горел мягким лунным светом на ее ладони.

— Эжен и Анна, — произнес Оберон.

Все было по-прежнему. Элиза почувствовала, как где-то в груди, там, где раньше была цепь заклинания, которая соединяла ее и Оберона, словно бы натянулась невидимая нить. Ей сделалось тревожно — так зверь в лесу чувствует еще не взгляд охотника, но его запах.

— Эжен любит Анну. Анна любит Эжена, — промолвила она. Подвеска даже не шевельнулась. Оберон нахмурился, забрал ее и принялся крутить в пальцах.

— Нет, тут не так просто, — заметил он. — Подвеска не должна открыться случайно, это был бы казус. А твои родители постарались бы его избежать, если бы прятали такие важные бумаги.

Они провели за столом несколько часов, подбирая возможные варианты, и в конце концов Элизе показалось, что у нее сейчас взорвется голова. Ничего не получалось. Она давно не чувствовала себя такой несчастной и растерянной. Что, если бумаги действительно там, в жемчужине, и они так и не смогут их достать? Никогда не смогут?

Она почти отчаялась, когда Оберон снова взял подвеску в руки и, отчетливо проговаривая каждое слово, произнес:

— Ее величество Элиза, королева Сандарона, владычица Заокраинных земель, защитница веры.

Элиза даже ахнула: настолько торжественным и тяжеловесным был титул, которым Оберон ее поименовал. Какое-то время ничего не происходило, но потом подвеска дрогнула в руках Оберона, и ее затянуло серебристым туманом. Через несколько мгновений он развеялся, и Элиза увидела на столе стопку бумаг, перевитых красной лентой. Некоторые листы — толстые, золотистые — были украшены крупными багровыми печатями.

Ларец открылся.

Элизе стало жутко так, что в глазах потемнело. Она испугалась, что не сможет прикоснуться к этой стопке — и в ту же минуту протянула руку и взялась за ленту.

— Красиво прозвучало, — Оберон улыбнулся, но улыбка вышла напряженной и больной. — Давай посмотрим.

— Как ты догадался? — спросила Элиза и взяла первый документ. «Божьей волей и милостью Завещание Арнота, короля Сандарона, владыки Заокраинных земель, защитника веры, — прочитала она и подумала: — Мой дед».

В ту же минуту Элиза поправила себя: «Мой дед отдыхает дома. А это человек, который разрушил три поколения нашей семьи».

— Подумал, что твой отец поставил особый замок, — ответил Оберон. — И очень важный для него лично.

«Я, Арнот, король Сандарона, находясь в здравом уме и твердой памяти, перед лицом Господа нашего и сандаронского народа объявляю свою последнюю волю, — прочла Элиза. — Я признаю Анну Тома моей законной дочерью, первенцем, наследницей престола Сандарона. Да правит она долго, и пусть ее правление будет достойным и искупит мой грех перед ней и ее матерью. Раймунде, моей дочери, остается титул королевского высочества при королеве Анне, ее старшей сестре».

Она протянула завещание Оберону и внезапно поняла, что давно сгустился вечер, Мари успела принести в сад большую лампу, и в комнате деда тоже горит свет за белой кружевной занавеской. Издалека доносился веселый лай собак и голоса, заливисто пела гармонь под аккомпанемент сверчков. Поселок жил, кругом были люди, отдыхавшие после работы — а Элизе казалось, что она падает в непроглядный мрак.

Ее мать действительно была наследницей престола. Откуда-то из-за деревьев повеяло тихим ветром, и Элиза услышала перезвон колокольцев и далекую песню — лунная лисица бежала по траве и камням:

Батюшка, батюшка Носит корону. Мельника доченька Носит его дитя. Лунные темные яды Знает сестрица моя…

— Я так понимаю, королеве Раймунде не захотелось делиться властью с деревенской девчонкой, — сухо произнес Оберон. Элиза кивнула. Если младшая дочь пошла в отца, то она не обладала такими глупыми качествами, как порядочность и честность.

Впрочем, кто бы на месте Раймунды просто встал и отошел в сторонку? Да никто.

Элиза взяла следующий листок с печатями — свидетельство о рождении своей матери, где отцом был указан Арнот, король Сандарона. Король действительно признал Анну своей дочерью. Видимо, совесть у него все-таки была, раз он всю жизнь помнил о том, как надругался над Аделью, и постарался исправить свой грех.

— А это завещание? Свидетельство о рождении? — спросила Элиза. — Почему она их не уничтожила?

— Как правило, такие документы создают в нескольких экземплярах, — произнес Оберон. — И если король Арнот знал о характере старшей дочери, то обязательно припрятал копию. На тот случай, если она решит сделать вид, что никакого завещания не было.