Академия тишины

Он — мой единственный и последний лучик света, моя отдушина, то, ради чего я ещё держусь. Держусь, несмотря ни на что, несмотря на боль от потери родителей, на отвращение к тому, что я делаю, на жуткий, удушающий страх и ненависть. Ненавижу их всех. Магов, наложивших на королевский род это проклятие, обрекших невинных, по сути, людей страдать за грехи и просчёты других, связанных с ними только лишь собственной кровью. Ненавижу тех, кто посчитал, что жизнь одних настолько важнее жизней других, что можно отнимать их, не глядя.

Нельзя сдаваться, нельзя опускать руки. Я должна дотерпеть, осталось совсем немного, всего несколько месяцев. Закончу Академию, выйду замуж за Энтони Фокса и буду под защитой его семьи и его имени. А если нет, если Энтони передумает, — мелькает предательская мысль. — Что ж… Они обещали мне, что всё изменится. Конечно, верить им нельзя, но всё же…

Я киваю Энтони, и он выходит-таки, нехотя, но выходит, до последнего на меня оглядываясь.

Мы ничего не можем сказать друг другу. Не можем друг друга услышать. Единственное, что нам ещё доступно, не считая магии, — это зрение и осязание. Но и глаза парадоксальным образом всё чаще хочется закрывать, а ледяные руки прятать в карманы.

Я зябко кутаюсь в плащ, хотя понимаю, что на самом деле тепло. Весна, апрель. Хорошо, что я ничего не слышу, и нравоучения Джордаса, его насквозь фальшивая забота останутся за бортом.

Если бы он тогда оставил меня в покое, если бы не пробудил мою магию, если бы…

Они знают, они все всё, разумеется, знают, для чего адептов забирают из Академии, не могут не знать. Знают о том, что магия, которую нас заставляют применять, убивает нас изнутри. И молчат, соглашаются с этим, ничего не делают, чтобы спасти, избавить, спрятать!

Ненавижу, их тоже всех ненавижу.

Джордас берёт меня за запястье, я пытаюсь выдернуть руку, но сил не хватает. А вот пламя радостно обвивает руку огненным браслетом, беспечно-счастливое, словно щенок, которого хозяева заперли в пустой кладовой, потом вспомнили через пару деньков — а он всё равно виляет хвостом.

Продолжая меня удерживать, наш без пяти минут глава факультета смерти второй рукой закатывает широкий рукав плаща. Тонкая, исхудавшая рука с жёлто-фиолетовыми синяками и полопавшимися то тут, то там сосудами выглядит довольно паршиво.

Впрочем, это в любом случае не повод меня лапать! Вырываюсь и отступаю на шаг, смотрю настороженно и воинственно — смешно, конечно, точно облезлая бродячая собака, не знающая, кусать или лизнуть руку, протягивающую кость.

Джордас и в самом деле протягивает мне руку, и я, сдаваясь, вложила свою руку в его. В ту же секунду нас обоих обуяло пламя, только в отличие от моего, чужой и одновременно родной огонь согревал, снимал эту потустороннюю, пронзающую до костей сырую морозь. Я грелась, а он смотрел на меня, отчаянно, виновато, и несмотря на мою молодость, наивность и столь малый опыт в отношениях с мужчинами, было трудно как-то иначе трактовать этот взгляд. Впрочем, хотя нас с ним разделяет не так уж много лет, мне было сложно увидеть в нём не бесполого преподавателя, а мужчину. Медленно покачала головой, и пламя поникло, однако озноб так и не вернулся.

Джордас указал пальцем на веки, медленно моргнул, и я прикрыла глаза, повинуясь его подсказке.

Помимо зрения остались осязание и обоняние, но приближение сэра Элфанта я чувствую каким-то шестым, магическим чувством. Он не касается меня, но я откуда-то знаю, что его ладони вытянуты параллельно полу по обе стороны от моей головы. Знаю, каких невероятных усилий требует от него решение не касаться меня против моей воли. А потом голову на миг словно стискивают металлические тиски, лоб сводит болью, что-то лопается внутри мыльным пузырём — и резко, оглушительно, не так, как в послезакатный час, возвращаются звуки. Их, по сути, нет — сэр Элфант молчит, ничего не происходит. Но это уже живая, правильная тишина.

— Я крайне плохо и ненадолго умею снимать печати, — сэр Джордас криво улыбается. — А если честно, то я вообще не должен это уметь. Но вы же никому не скажете, Корнелия? Не выдавайте меня.

Согласно киваю головой. Улыбка пропадает с лица сэра Джордаса, он снова касается руки.

— Корнелия, послушайте… Вам нельзя больше здесь оставаться. Ваш дар… я не знал, я правда, и понятия не имел. Послушайте, вам нужно уходить, они не оставят вас в покое, они ни перед чем не остановятся. У меня есть возможности на какое-то время укрыть вас, а потом…

— А что потом? — голос тоже кажется непривычным, не таким. Хриплым, и горло саднит — давно забытое ощущение детской простуды. — Прятаться всю жизнь? Подвергать опасности и вас тоже?

— Что-нибудь придумаем.

— Вы только преподаватель, я — только студентка. Сирота, — голос дрогнул. — Это неразумно. Бесперспективно.

Он отворачивается.

— Надеетесь на брак с Фоксом?

Я молчу, вопрос кажется оскорбительным и по форме, и по содержанию. А кроме того, ответ на него, как мне кажется, очевиден.

— Корнелия, разве это не то же самое?

— Разумеется, нет! — я едва удерживаюсь от фырканья. — Вы сравниваете нормальную открытую жизнь и…

— Корнелия, я свободен. Я мог бы предложить вам законный брак на… на ваших условиях. На любых.

— Спасибо, но не надо. Меня устраивает Энтони, более чем. Нужно только дождаться завершения обучения…

— Помимо самого Фокса есть еще и его семья, с которой вы не знакомы. Вы так уверены… Еще три месяца, — в его голосе тоска, такая тоска, что мне хочется заткнуть уши. — Вы уверены, что выдержите? Мы могли бы…

— Я не хочу затевать войну, которая заранее обречена на провал, — твёрдо говорю я. — И вас прошу тоже… ничего не предпринимать. Я выдержу, вы же знаете, я очень сильная. Все в порядке, — скрещиваю руки на груди.

Голову снова сдавливает, ощущение такое, что острый воздух прокалывает барабанные перепонки. Звуки гасятся, давятся, и я не слышу то, что Джордас говорит мне в ответ. Мой огонь по-прежнему тянется к нему, и я позволяю ему эту маленькую вольность: выпустить пламя, дать смешаться его огню и моему, как в поцелуе, который в реальности никогда не произойдёт.

***

Я сильная, да, но никакие силы не безграничны. Возвращаясь в Академию после очередного выезда, я почти не чувствую собственного тела. Чудом, не иначе, добираюсь до собственной комнаты, падаю на кровать. Перед глазами всё плывёт. Побочные эффекты магического переутомления, насильственного объединения чужеродных магий, взаимодействие с омерзительным проклятием — сначала не чувствуешь ничего, однако потом, спустя пару-тройку часов, накрывает по полной. Кажется, что жилы тянут заживо, а внутренние органы лопаются, как чрезмерно перетянутые струны виолины. Или не кажется?