Академия тишины

— А у их наследников? — заинтересовалась я.

— Все сыновья носителя проклятия, кроме первенца, бесплодны, — сухо поведал адьют. — У девочек высока вероятность выкидыша и замершей беременности, но прецеденты удачных родов случались.

— И, тем не менее… — я попыталась облечь чувства в подходящие слова.

— Да, — голос адьюта стал ещё холоднее. — У престола должны быть наследники, и здесь не место дешёвым эмоциям. С каждым поколением возрождалась и надежда.

— Возрождалась — и умирала снова?

Адьют повернулся и продолжил подниматься, а я — следовать за ним. Каково это — знать, что твой ребёнок обречён на страдания и болезни — и быть не в силах ничего предпринять? Впрочем, откуда мне знать. Может быть, если тебе с детства внушают, что ни ты, ни твои дети не принадлежат себе, а являются непреложной собственностью государства, ты начнёшь воспринимать многое иначе, отбрасывая «дешёвые эмоции» — жалость, страх… На мой взгляд, можно было остановиться и на одном ребёнке, зная, что ударит и по последующим. Впрочем, похоже, тут Его Величество решал так же мало, как и я. Второй наследник должен быть, чтобы подстраховывать первого, например. Политика, ничего личного.

Ну что тут могу поделать я?!

Адьют стучится в одну из дверей на верхнем этаже — два раза быстро, три с паузами, и дверь открывается. Склоняясь в поклоне, в сторону отходит полная дама средних лет в уже знакомом сером платье с золотым воротничком. Я захожу в просторную и светлую гостиную, называть её "детской", похоже, не очень уместно. Мальчик и девочка, смирно сидящие рядом на роскошной изумрудного оттенка софе с подлокотниками цвета слоновой кости, не кажутся детьми. Их нетрудно узнать — портреты, хоть и сделанные явно два-три года назад, с точностью воспроизвели лица, аристократическую чёткость черт и неестественную бледность. Мальчик более тонкий и изящный, а у принцессы милое округлое лицо, которое, возможно, вытянется, когда она станет старше. Отец, помнится, жалел о безвозвратной пропаже моих детских пухлых щёк… Вопреки сложившимся откуда-то представлениям об избалованности и капризности будущих всевластных правителей, Астерус и Верея Тарольские смотрели на меня выжидательно и не по-детски серьёзно.

Тёмно-зелёные портьеры приоткрывали огромные, от пола до потолка, окна. Зелёные с золотом ковры с коротким ворсом, креслица на изогнутых ножках, маленькие столики со стопками бумаг и изящными чернильницами… Единственное напоминание о достаточно юном возрасте владельцев апартаментов — дорогая глиняная кукла на одном из кресел, слишком красивая и хрупкая на вид, чтобы ей играть.

Не помню даже, играла ли я в куклы в десять лет. Скорее всего, вряд ли — в силу того, что моими друзьями в основном были мальчишки, наши игры проходили на улице и включали в себя беготню, сражения примитивными деревянными мечами, купание в речке, прятки в лесу… Приступ ностальгии был таким острым, что я зажмурилась на мгновение и только потом вспомнила об этикете, неуклюже поклонилась и поприветствовала венценосных детишек, самим фактом своего рождения обречённых на тяжёлую неизлечимую болезнь, и — как будто одного этого мало — не распоряжавшиеся даже свободным от неё детством.

Может быть, кто-то им и завидовал, но я только жалела, жалела настолько, что в тот момент собственные переживания показались такими нелепыми и пустяковыми. По крайне мере, я-то жива, здорова и относительно свободна. Хоть что-то вольна выбирать.

Интересно, всё-таки, есть ли дар у королевской семьи…

Адьют нервничал, я чувствовала это, даже не глядя на него. Интересно, знает ли этот худенький большеглазый мальчик с ровно подстриженными русыми волосами, чем-то немного напоминавший Габриэля, этот будущий правитель страны, что его ждёт буквально через несколько месяцев — или не знает? Я вздохнула, подошла поближе, не зная, можно так себя вести или нет — вдруг в какой-нибудь толстенной книге по дворцовому этикету чётко прописано, на какое именно расстояние вплоть до миллиметра разрешено приближаться к членам королевской семьи?

На первый беглый взгляд плетения Астеруса и Вереи были совершенно обычными. Совершенно! На вопрос об их даре ответить было трудно — пока что я не видела той насыщенности цветов, какая бывает у магов, но с другой стороны, дар мог пробудиться и позже, лет в двенадцать-тринадцать, часто совпадая с перестройкой детского организма на взрослый лад… У меня, кстати, дар пробудился как раз в двенадцать лет. У Габриэля и Сэма, насколько я помню, раньше…

Мысли завертелись в голове, ах, как жаль, что не с кем обсудить их, ну хоть с кем-нибудь, хоть с Джеймсом, хоть с Ларсом! Может ли быть какая-то взаимосвязь пробуждения дара и активации проклятия? Последнее строго завязано на возрасте, тогда как первое абсолютно спонтанно. Однако спонтанно — это у меня, у других ребят, а что касается этих молчаливых детишек с совершенно одинаковыми серыми глазами — могло ли в их жизни быть хоть что-то непредсказуемое? Надо обязательно выяснить этот вопрос…

— Мисс Джейма, нам пора.

Тихий голос адьюта вывел меня из состояния глубокой задумчивости, и я обнаружила, что подошла к принцу и принцессе слишком близко, опустилась едва ли не на корточки в метре от них — и всё это с прикрытыми глазами. Астерус и Верея по-прежнему смотрели на меня.

Могла ли я в их возрасте провести почти час — или сколько там прошло времени — в полной неподвижности? Джейси вон и сейчас не может. Идеально вышколены с малолетства.

Я неловко поднялась с колен, поклонилась, пробормотав что-то приличествующее случаю, попятилась к двери. Негромкий, какой-то безжизненный голос мальчика-принца, казалось, прозвучал внутри моей головы:

— Вы вылечите нас, леди?

Сероглазая круглолицая Верея безучастно рассматривала собственную, без единой складочки, юбку.

Я неопределённо кивнула. Так значит, всё-таки знают… Непохоже, что их щадят, хотя, возможно, это и правильно. Всегда лучше знать правду.

Джеймс, если бы услышал эту мою последнюю мысль, хохотал бы до слёз.

Глава 61

— Хотите пообедать? — адьют оборачивается ко мне. Это, конечно, не лишнее, силы нужно поддерживать, особенно с учётом того, что в Академии последнюю безумную неделю я питалась с явными перебоями, а здесь, во дворце, так легко было отвлечься от собственных мучительных метаний, но я ускоряюсь и заглядываю ему в глаза.

— Если время есть на обед, почему вы тогда меня торопили и говорили, что его нет?!

— Вам было недостаточно времени?

— А вы были настолько уверены, что я ничего не увижу?

— А вы что-то увидели?

М-да, разговор явно не клеился.

— Разве не вы первый должны быть заинтересованы в том, чтобы это всё закончилось?

— Я заинтересован. Но дети…

— А в детях — вдвойне! Потому что они — дети. И потому что есть шанс… действительно, если есть хоть какой-то шанс, то именно с ними.

Не знаю, что это заставляет меня говорить. Наверное, потому, что чувствую себя ближе к ним, чем ко всем этим напыжившимся от сознания собственной значимости магам. Но адьют меня не слушает — или делает вид, что не слушает.

В одной из небольших — относительно, по дворцовым меркам, разумеется — залов уже накрыт стол. На одного. Интересно, где находится и чем сейчас занимается Мэй?

— Угощайтесь.

— А вы? — сегодня я бью все рекорды по навязчивости и бесцеремонности.

— Воздержусь. У меня… особая диета.

Бедолага. Не представляю я такой преданности короне. Пусть даже самому королю. Особенно — королю. Не родственнику, не возлюбленной… впрочем, не моё дело.

— А королева проклятием не страдает? — любопытство и набитый рот явно противоречат друг другу, и любопытство, к сожалению, побеждает. — Она же из другого рода и не имеет кровной связи с…

И — чисто по-женски хочется знать — понимала ли она, на что обрекает этим браком своих детей? И был ли у нее хоть какой-то выбор?

— Не страдает, — к настороженности адьюта добавляется неприязнь. — Приятного аппетита. Я подойду позже, и мы…