Акимов. Любовь, какая она есть
Шрифт:
Уже под утро, перемывая вместе с дочерью посуду на кухне, Полина Ивановна продолжила начатый вечером разговор.
– Мне кажется, Клара, ты полюбила, создала семью, родила дочь, а сейчас смотришь на это все и сама не знаешь, что с этим делать. Ему скоро будет с тобой не интересно. Ты отказываешься от всего: от предложений пойти прогуляться, сходить на концерт, пойти учиться. Так нельзя, Кларонька. Стоять на месте – это идти назад. Нельзя идти никуда. Ты же знаешь, что учеба для него важна. Ты бы сразу очень выросла в его глазах, если б пошла в техникум.
– У меня ребенок, мама!
– Так ведь мы с отцом всегда рядом! Пока живем вместе.
– Если уйдет, значит, уйдет, – рассеянно и как-то утвердительно сказала Клара.
– Да Господь с тобой! –
– Кире нужен отец! – воскликнула она.
–Тише, мама, не кричи. Кира спит. Он и останется ее отцом.
– Вы же так любили друг друга! Что случилось?? Знаешь, что я скажу тебе, милая моя! Ты просто не тянешь семейную жизнь! Потому что семья и любовь – это работа. А ты трудиться не хочешь. Ты получила, что хотела, и успокоилась. Думаешь, это дано тебе раз и на всю жизнь? Ничего подобного. Господь как взял, так и заберет. Потому что пользоваться счастьем не умеешь, строить и оберегать не хочешь.
Клара вспомнила первую неделю их супружеской жизни на полустанке и подумала, что она была самой счастливой в ее жизни. Вспомнила стук далеких колес на неизвестных станциях, грозу, капли, сочившиеся сквозь крышу шалаша, запах овчиного влажного тулупа и мокрой шерсти Марсика, тыкавшегося в ее бок, и туман, который оберегал их хрупкое счастье от чужих глаз и от суеты… Самые счастливые семь дней, когда они были близки как никогда уже больше.
4
Когда чего-то очень хочешь, оно само идет в руки. Его вызвали в профком и предложили участвовать в самодеятельности.
– Слушай, Акимов! Ты у нас еще не охвачен! – важно пошел в атаку председатель профсоюза – молодой мужчина, напускавший на себя солидность и называвший себя в третьем лице «Василий Петрович». И все звали его по имени и отчеству. – У нас все куда –то записаны: кто поет, кто сочиняет, кто рисует, кто стихи декламирует, кто танцует. Ты что умеешь?
– Я же учусь, Василий Петрович! В институте.
– Ты комсомолец, Акимов? Ты за активную жизненную позицию? Учись все успевать!
– Я на трубе играю! Я здесь и в армии играл в военном оркестре. Есть у вас какой-нибудь эстрадный оркестр?
– Отлично! – обрадовался профорг. Тут же позвонил в Дом культуры, все узнал и договорился.
– Все, Акимов. Прописал тебя. В среду, в восемнадцать ноль-ноль репетиция в оркестровом классе в подвале. Там звукоизоляция. Тебя ждать будут. Репетиции в среду и субботу.
– Буду в среду. Как раз в институте в среду выходной, а в субботу лекции с утра. Так что все успею!
– Молодец, Акимов! Наш человек!
Только после разговора Коля подумал, что надо будет как-то сказать о новом хобби Кларе. Ведь среду он отводил на игры с дочкой. Мысли неслись, разматываясь, как тяжелый разноцветный клубок, стремительно, когда не успеваешь в мелькавшей нити рассмотреть цвет. Он пытался найти оправдание себе. «Но ведь должны же быть у меня какие-то увлечения, занятия для души! Я работаю, зарабатываю. Учусь. Это все, чтоб их в будущем обеспечивать, чтоб ни в чем не нуждались, могли позволить себе все, что захотят. Чтоб дочь мной гордилась… Если б еще матерью могла гордиться…», – с досадой подумал он. Вспомнил постоянную прокисшую улыбку жены, неживой бесцветный голос, не выражающий ни радости, ни удивления. «Что с ней не так? Она же была веселая, милая, ласковая? Почему стала скучной и неинтересной, не желающей двигаться, стремиться к большему? Если предложу что-то, то не всегда принимает. А от самой никакой инициативы ни в чем. Она же молодая!»
Он замер, глядя в одну точку. Не так, наверное, он представлял себе жизнь в браке, Тем более молодые ее годы. У него столько планов, идей, столько предложений, к которым Клара относится с грустной улыбкой. Непонятны были ее упрямство и зацикленность на старых привычках и вкусах. «Жизнь летит! Меняется! Хочется попробовать все на вкус, испытать на себе все! У тещи с тестем все не так, как у нас. А она же их дочь».
Он вспомнил недавний
разговор.– Как тебе в доме замполита? Не боишься? – спросил однажды Толя Волков, однокурсник и Кларин бывший одноклассник, когда они вместе возвращались домой с работы. – Мы все боялись Клариного отца. Заходили за ней на каток или на танцы. Он лично всех спрашивал, как зовут, где живем, кто родители. После допроса уже развлекаться не хотелось. Он, наверное, и в семье тиран и командир? Николай рассмеялся.
– Вот уж кто командир, так это теща! Только ласковый командир.
Волков удивленно уставился на Николая.
– Генератор идей – Полина Ивановна. Это она вносит предложения, а Юрий Алексеевич делает вид, что оценивает, принимает решение и дает согласие. На самом деле почти всегда все ее предложения ему нравятся сразу. Чего бы ни касалось: строительства садового домика, отдыха в санатории, покупки мебели, одежды, посуды, приема гостей. А уж праздники она умеет устраивать! И с песнями, и с танцами. Она больше любит не ходить в гости, а принимать гостей у себя. Угощать. А Юрий Алексеевич царственно принимает все. С любовью смотрит на все, что делает жена. Он очень добрый и чуткий, несмотря на внешнюю суровость.
– Ты меня удивил! В жизни бы не подумал! Такой строгий!
– Да. Со всеми. А с женой– как кот. Потому и счастливы. У него и руки на месте. Все в доме отремонтировано, обустроено его руками. От него добротность, а от нее – уют и красота. Хорошо с ними…Он же дом построил в саду!! Загляденье! Правда, одна комната, но теща и из нее сделала теремок, конфетку!
Николай стал вспоминать белые занавески на окнах, на кровати белые вышитые наволочки с кружевами. Простынь с прошвой, вышитой нитками мулине. А с обратной стороны не видно ни одного узелка. Внизу пришиты кружева, связанные крючком из простых ниток. Она ведь рукодельница. И шьет, и вяжет, и вышивает. Все чашечки и другую посуду она не собирала из дома, не свозила в сад старье, а покупала все новое, чтоб жизнь украшало и глаз радовало.
– А веранда какая роскошная! Ты приезжай, посмотри! Очень красивая веранда. Все перила тесть вырезал сам из досок. На веранде столик, покрытый скатертью, самовар, всегда готовый. Сад и для работы, и для отдыха.
И он вспоминал то, чего не скажешь чужому. И много, чего вспомнилось. Тесть наряжал жену, как куколку. Из командировок привозил ей ткани, туфли, немецкое нижнее белье потрясающей красоты и качества. Все жены офицеров хвастались, что привезли мужья из командировок. Самые красивые подарки были у нее. Она нарочито ворчала иногда:
– Начнут наши красоваться, кому муж туфли привез, кому горжетку, кому платье, а мой – сорочки!
Зато когда они видели эти сорочки, то теряли дар речи. Шелковые, нежно – розовые, бежевые, с немыслимыми дорогими кружевами, разных фасонов. Кто бы мог подумать, что у комбинаций могут быть разные фасоны? «Женщина должна быть одета изящно и сверху, и снизу», – считал Юрий Алексеевич.
У обоих супругов это был второй брак, несмотря на молодость Полины Ивановны. Первый муж Полины Ивановны погиб в первый год войны. Как у многих тогда. Война подкорректировала жизни в каждой семье. Поэтому супруги ценили каждую улыбку, каждый благополучно прожитый день. У Николая не было образца семьи в том понятии, в котором он бы хотел, где бы отец и мать жили долго и дружно. Отчим появился, когда ему было больше десяти лет, а сестре около трех. Демьян Назарович был хороший. Но он – отчим.
«Так почему же у нас все не так, как у ее родителей?» – искал ответ Николай.
Клара, как всегда, не выразила ни радости, ни раздражения по поводу игры в оркестре, и в среду он пошел на репетицию. Оказалось, что руководителя, Александра Леонова Коля помнил еще по армейскому оркестру. Он помогал иногда их дирижеру, майору Малинину, при подготовке парадов и праздничных концертов. Леонов окончил дирижерско-хоровое отделение консерватории, преподавал в музыкальной школе. Невысокий, лысоватый, гладкий, всегда в костюме. Он держал себя скромно, но при этом вел себя, как артист, несколько рисовался, любил и умел быть на публике.