Аккорды безумия

На Солстхейме я впервые в жизни сделал что-то по-настоящему важное и полезное, впервые в жизни оказался по-настоящему нужен кому-то. Там, на Солстхейме, среди скаалов, мне впервые показалось, что я нашёл своё место, меня впервые посетило ощущение того, каким в книгах описывают… счастье?

— И ты хочешь променять всё, что мы дали тебе, на какую-то жалкую хибару на краю света? Хочешь променять чистокровных альтмеров на этих дикарей?

Зелёное свечение приближалось, поглощало, кислота обжигала, «Рулиндил» превращался в массу щупалец, в которой уже едва можно было узнать очертания мера. Щупальца нахлынули на меня волной, но затем распластались по полу, стекали зелёной жижей через ячейки в чёрную бездну.

Я всё так же шёл дальше, мимо щупалец и младщих даэдра, мимо следящих сфер и впивающихся клешней — пока не оказался перед вратами, напомнивших мне одновременно альдмерские и апокрифские, путь мне закрывала огромная фигура, я не мог различить ни очертаний её одежд, ни её лица. В её руках я разглядел меч — самый обычный, прямой, выкованный из стали, разве что его навершием служил огранённый в виде ромба желтый камень. Затем рука покрылась золотистыми трещинами, через которые проглядывал ослепляющий свет, а в груди я разглядел зияющую рану, сочащуюся золотым огнём.

Пелинал Вайтстрейк, ненавистник всех меров, безумец из войска Королевы Рабов? Или же сам Лорхан? Но почему огонь в их груди золотой, а не красный? Возможно, это сам Ауриэль? Но откуда тогда эта рана, разящая светом рука, и почему в его руках меч, а не лук?

— У тебя ещё есть время, — голос казался мне знакомым и неизвестным одновременно.

— Есть время на что? — я боялся, что выглядел побитой собакой, испуганным котёнком.

— Понять, кто ты. Принять свой дар, откуда бы он не пришёл к тебе. Исполнить Предназначенное.

Наконец-то я нашел в себе силы оторвать взгляд от вооружённой руки и поднять голову наверх, попытаться посмотреть Лорхану или его воплощению в глаза — но разглядел лишь седые волосы, заслонявшие лицо. И яркие голубые глаза, светящиеся, как у драугров.

— Почему ты пришёл ко мне? — я почти кричал. — Почему разговариваешь со мной?

Вместо ответа Лорхан перебросил свой меч в другую руку; я попятился назад, но его разящая светом ладонь тянулась ко мне, пока не схватила за горло. Яркий золотой свет поглощал меня, ослеплял, бил по глазам.

— Анкарион! Проснись!

Я подскочил на своей кровати, испуганно дышал, ощупывал себя. Очередной дурацкий сон испугал меня, заставил забыть, что я в абсолютной безопасности у Седобородых, и Арнгейр вырвал меня из этого ужаса.

— Опять кошмары? — поинтересовался старик.

— Да, — устало протёр глаза, отбросил передние пряди волос назад. — Уже утро, или я случайно разбудил кого-то?

— Уже утро.

Довольно засмеялся. Этой ночью мой разум был настолько милосерден ко мне, что позволил мне выспаться!

— Одевайся и пошли завтракать. Заодно расскажешь, что тебе приснилось.

— Апокриф мне снился. Опять, — я смеялся ещё громче. — Знаешь, Арнгейр, я уже ловил себя на мысли, что начал скучать по нему — и он тут же о себе напомнил!

Я схожу с ума. Я просто схожу с ума! Как иначе объяснить мне то, что мне ни то Пелинал Вайтстрейк, ни то сам Лорхан во сне явился?

— Возможно, на тебя всего лишь нахлынули твои воспоминания о нём. Или твои страхи.

Страхи. Да, возможно явившиеся мне в форме щупалец Эленвен и Рулиндил — действительно лишь мои страхи и сомнения, но откуда в моём сне взялся Лорхан? Приснись мне Мирак или Фрея — я бы не стал так беспокоиться.

— Мне приснился Пелинал Вайтстрейк. Или Лорхан, — я, наконец-то успокоился.

Поймал на себе недоумевающий взгляд старика.

— Я видел огромную фигуру с золотой раной вместо сердца — такая же была и у меня в этом сне, только зелёная. Я не видел его лица, только глаза — голубые и светящиеся, как у драугров. И седые волосы. Одна рука скрывала в себе свет, он поглотил меня в самом… конце. И во второй руке у него был меч, самый обычный стальной, но с желтым топазом в навершии. Наверное, с топазом, я точно не знаю.

Недоумение в глазах Арнгейра сменилось испугом.

— Он говорил тебе что-нибудь?

— Да. Я думал, он будет менее… дружелюбен, — ехидно ухмыльнулся; в конце концов, это мой сон, в нём любой ненавистник меров может быть дружелюбен!

— И что он сказал?

— Что я должен исполнить Предназначенное. О чём он говорил, Арнгейр?

Я смотрел на старика с жалобой и мольбой, надеялся, что он откроет мне ту цель, ради которой Ауриэль выбрал меня.

— Я… пока не знаю.

Почему-то мне казалось, что этому норду известно всё, только он пока скрывает это от меня. Но почему? Почему он делает это? Зачем скрывать от меня моё собственное Предназначение? Тайберу Септиму они тоже ничего не говорили, и он от безделья отправился в завоевательные походы?

— Ты не знаешь, или ты боишься сказать мне что-то? — едва держу себя в руках. — Скажи, Тайбер Септим задавал вам такой же вопрос?

— Тайбер Септим не стал следовать Пути Голоса, и покинул нас, — ответил Седобородый. — Возможно, наши предшественники неверно объяснили ему смысл его Дара, возможно, он сам неправильно понял. Я не хочу, чтобы кто-либо пострадал от моей или твоей поспешности. Прости, если мои слова задели тебя.

Конечно. Страх Арнгейра вполне объясним: если я вдруг пожелаю при помощи своего Дара получить больше власти, пострадает множество людей и меров, он боится, что с моей помощью Доминион уж точно победит, прольёт ещё больше крови, оставшиеся в живых люди и неполноценные меры окажутся у нас в рабстве. Я объяснял ему, что боюсь открывать перед начальством этот Дар, а больше власти мне уж точно никогда не получить — но где-то в глубинах своего сознания старик не верит мне.

— Ничего. Всё в порядке, — успокоил я. — Пойдём завтракать?

Меня ждал новый день. Новая попытка соединить FUS и RO в единый Крик. Снова те же вопросы, на которые я не могу найти для себя ответы. Как мне понять всё то, что сказал Арнгейр? Может, мой сон подскажет мне?

Я вспоминал все слова, что услышал во сне. Кто я? Точного ответа у меня нет. Возможно, его и не будет? Возможно, я — одновременно талморский юстициар, посланник Ауриэля и безумец? Но как я могу быть юстициаром, когда не желаю достигать нашей высшей цели, а моё желание умереть во славу Доминиона практически исчезло? Если я посланник Ауриэля, то почему он приметил именно меня, чиновника не слишком высокого ранга? Как я могу быть безумцем, если мой рассудок сохраняет ясность и единство? Как мне найти точку равновесия, когда собственный мир баллансирует на грани? Всё, что не уложится в наши собственные рамки восприятия — уже дикость. Попытка понять и принять это — сумасшествие. Все, кого я встречал в своей жизни, немного безумны.

Кто, кроме меня? На Солстхейме более достойного, чем я, действительно не нашлось. Кто бы ещё смог одолеть Мирака? Нелот, скорее всего, сделал бы это, но нельзя доверять старому богохульнику такую власть. Сейчас, в Скайриме, я не слишком обременён обязанностями, из-за которых я был бы вынужден сидеть на одном месте и заниматься делами. Я — талморский юстициар, и когда я получу в посольстве новую форму в замен испорченной и утерянной, то смогу без особых проблем разговаривать с проимперскими ярлами и танами в поисках нужной мне информации. В Маркарте и Винтерхолде служат мои коллеги, и в случае необходимости я смогу узнать у них хоть сколько-то свежую оперативную сводку или рассчитывать на их помощь. В тоже время я достаточно умён, чтобы признать свои слабости и возможное превосходство некоторых людей надо мной по каким-либо вопросам. Я могу без лишних сомнений отбросить свою гордость и попросить помощи у них — например, если мне понадобится проводник или новое снаряжение.