Аконит

Сердце колотится так громко, что ничего не слышу и не вижу, только сжимаю и разжимаю ладони, представляя себе бескрайние леса, тишину, спокойствие и безмятежность. Пытаюсь вспомнить, что скрывается за такими словами, но в памяти почти ничего не осталось.

Я на открытом пространстве как подарок, раскрытые ладонями вверх руки показывают, что в них ничего нет. Но никто не идёт навстречу. Будто здесь, кроме птиц и ветра, никого нет.

Не дождавшись ответа, успокоившись и раз сто обшарив взглядом комплекс, направилась к лестнице. Возможно ждут… в той комнате? В той самой комнате, где когда-то сковали наручниками и где когда-то переспала с Артёмом. Там меня лишили будущего. Там умерла моя юность.

Поднимаясь по лестнице без перил, с провалами, в которых виднелись железки, арматура и нижние пролёты, всё думала, что же будет дальше. Что ещё должно случиться, чтобы я действительно сломалась и сдалась? Ведь сейчас я как эта лестница, вся разбитая, изломанная, искорёженная, но всё ещё каменная. Сколько потребуется времени на то, чтобы рухнуть вниз?..

Последний пролёт, а вот и дощечка. Новая, чуть шире прежней.

— Ты так всех девушек испытываешь или только мою смелость проверяешь?..

И в этот раз не задумываясь быстро пересекаю её и оказываюсь на последнем этаже. Здесь пусто, как и везде, а дверь в ту комнату приоткрыта, видна стенка с граффити, в котором зашифровано слово неон. Это место пережило много обращений, став чем-то вроде святилища для неонизированных. Боже, какое жуткое слово.

Толкаю дверь, а там она.

— Инга! — вырывается из горла радостный вопль и я врываюсь внутрь.

Девушка привязана наручниками к стулу, голова опущена вперёд, волосы скрывают лицо, кажется, что она спит или без сознания. Падаю перед ней на колени, обхватываю за плечи, приподнимая голову, повторяя как мантру:

— Инга! Боже, что они с тобой сделали?!

Она просыпается, качает головой, а затем открывает глаза. Моя безумная надежда исчезла как дым. Время встало, отдалённо слышу, как что-то падает на землю, а затем сестра быстрым и резким движением всаживает инсулиновый шприц мне в шею. Не сопротивляюсь, просто смотрю на неё, вижу мрачное торжество в её глазах, вижу чуждое, злое, вижу его.

И когда содержимое шприца начинает действовать, сестра кладёт мою голову к себе на колени, приговаривая:

— Добро пожаловать домой, Елена. Мы все так скучали по тебе!

Глава 14. Ход конём

О камни острые разбиться,

Спрыгнув в пропасть.

И не тебе решать — жить

И сдаться без борьбы.

Иль биться за свободу,

Как бьются на арене — рабы.

Я — не твоя, злодей. Прости.

Со всех сторон надвигается шёпот. Как тени по стенам ползают отражения душ. В полной темноте, только брызги в разные стороны и эхо возвращается снова и снова. А голоса то тише, то громче, но слов всё ещё не разобрать. Только интонации. Требовательные, мучительные, жёсткие, как по костям ножом, разрезать сухожилия, взрезать кожу. Добраться до основ. И вновь, и вновь, по кругу и опять.

— Елена, Елена, Елена…

Напрягаясь изо всех сил слышу теперь отчётливо… собственное имя. На разные лады, на разные мотивы, на разные порывы. А затем шёпот сменяется криком и это уже как вопль банши — слишком громко, слишком страшно, слишком близко. До глубины.

— Елена, Елена, Елена!

Я падаю в воду.

***

И просыпаюсь в выстуженной из-за открытых окон комнате. От боли в голове всё вокруг белоснежное, до самой кромки ножей, острое, ледяное, потерявшее цвет. Белый отступает, превращаясь в серый. Казённая мебель: покрытая уже облупившейся краской кровать, прикроватная тумбочка, гранёный стакан, доверху наполненный водой, под потолком, в углах которого свисает паутина, лампочка без абажура, напольная плитка, серо-белая по грудь покрыла стены, местами битая, местами заменённая на голубую и зелёную. В углу умывальник, рама с остатками от зеркала — и не увидеть отражения, только грязь, а рядом унитаз без сиденья, с другой стороны стойка с металлическими вешалками. И окно, большое-большое, зарешёченное, а за ним — горы.

Это не Москва.

От холода поёжилась, попыталась укутаться потеплее. На мне всё ещё мои вещи. Серая майка, джинсы, носки, нет толстовки с капюшоном, но возле кровати стоят кроссовки. Постельное бельё совсем куцее, тонюсенькое одеяльце, матрас с комками и без простынки, дырявая наволочка, из которой торчат в разные стороны перья. Стиранное сотни раз — до потёртостей и серости.

Замёрзла, от голода тошнит, вода, выпитая залпом, лишь раздразнила аппетит, но немного помогла проснуться. Зашнуровав кроссы, дрожа от холода, подошла сначала к двери, чтобы убедиться, что она закрыта, а затем к окну, с удивлением рассматривая деревья на горной возвышенности, забор с колючей проволокой и отчётливо слыша шум реки. Чуть высунувшись, с правой стороны, увидела почти полностью скрытый деревьями пешеходный мост, а на той стороне, среди высоких сосен, кажется видна усадьба или особняк, издали не разглядеть.

Меня вывезли из Москвы и увезли куда-то очень далеко. Я осталась одна. Что мне делать?

— Елена.

Обернувшись, никого не увидела, но почувствовала невидимое касание волос.

— Елена.

— Кто здесь?

Дыхание щекочет кожу, разбрасывая в разные стороны мурашки, сползающие вниз к ключице.

— Соберись, Прекрасная Елена. Тебе так много нужно успеть сделать.

Я в комнате одна и не одна. Этот голос — голос Армана. Он внутри меня. Он часть меня. Это мой внутренний голос и я знаю, что нужно делать.

Глубокий вдох, медленный выдох, глаза закрыты, руки по швам, тело расслабленно, максимальная тишина в голове. А затем иду к стойке, забираю вешалку и вытягиваю её в длинную линию с острым концом. Потом разрезаю постельное бельё. Ещё раз осмотревшись и убедившись, что здесь больше нет ничего полезного, встаю позади входной двери. Рано или поздно, но за мной придут и нужно подготовиться.

— Помни Елена, что мы умеем делать лучше всего?..

Когда дверь открывается, не мешкаю. Вспарываю острым концом бок вошедшего мужчины, а затем набрасываю на голову наволочку, максимально затягивая её. Дверь позади нас закрывается, мужчина хрипит, руки устают, больно, тяжело. Мышцы сводит судорога от напряжения и тогда увлекаю массой своего тела на пол и несколько раз бью его голову об плитку. Руки мужчины ослабли, тело обмякло, но пульс прощупывается.

Стягивая наволочку, вижу, что ему не больше двадцати-двадцати пяти лет. Повезло.

— Не время расслабляться!

Кажется, что если обернусь, то обязательно увижу его. Но вместо этого, заранее приготовленными кусками ткани связываю парня, попутно перевязав рану от проволоки и затыкаю рот, чтобы он не смог позвать на помощь. Выигрываю всего минут двадцать. Жаль, что у него не было при себе ничего полезного.

— Помни, нет ничего важнее выживания! — вновь шепчет на ухо Арман.