Аконитовые грёзы

"Здесь каждый немножко искалечен".

Je vogue en meme mer, et craindrais de perir

Si ce n’est que je sais que cette meme vie

N’est rien que le fanal qui me guide au mourir 2 .

Казалось, что бесконечно порхала по сцене, и бусы перекатывались на тонких запястьях, и платье поднималось, оголяя икры. Но музыка затихла, свет вновь стал глуше. Я глянула украдкой на кивнувшего мне Ноэ – я отвлекла внимание, партия состоялась, и пара ведьмаков успешно спустила за игральным столом все, с чем явилась на торги в Нигде, – и уже была готова раскланяться и покинуть сцену… Но привлекло внимание свечение, что лилось из тьмы отдаленного сепарэ. Заказчик. Не видела его лица, но чувствовала пронзительный блуждающий по моему телу взгляд. В этот же миг зал заполнился аплодисментами, а в следующую секунду легкая дымка поползла по полу, знаменуя первую пролитую за дверьми Заведения кровь.

2

(франц.) – Кто там, покинув порт, лавирует хитро? Чей ветер – их каприз? Звездою – их добро? И я как все: то ж море, тот же ветер. Я потонуть боялся б и дрожал перед пучиною, когда б не знал, что жизнь – всего маяк, меня ведущий к смерти.

Я преклонила голову в знак благодарности и покорности перед зрителями, тряхнула густыми вьющимися волосами, и поскорее сбежала со сцены. Почти тогда же ропот прошел по залу, волнение всколыхнуло собравшихся – внезапная тревога, беспокойство, хаотичная буря эмоций, на мгновение дезориентирующая и роняющая сердце вниз, – звон разбивающегося стекла, налетевший из неоткуда порыв холодного ветра.

Хозяин Заведения.

Князь.

Двери распахнулись ветром, и Князь вошел с улицы уверенным шагом, вытирая окровавленную трость серебристым шейным платком. Черные волосы его были коротко стрижены и убраны назад, но одна прядь небрежно падала на высокий лоб. На темно-синего цвета сюртуке расшитые золотыми нитями вавилонские узоры оживали в переливе свечного света. Зал замер, замолк на долю секунды, и мужчина оглядел публику. Глаза Князя, подернутые дымкой и скрывающие весь безграничный мрак и хаос бытия и небытия, видели точно насквозь.

Я тяжело сглотнула, ненамеренно оправила нити корсета и, еще раз бросив взгляд к свечению во тьме отдаленного сепарэ, скрылась за дверьми и нырнула во второй двусветный зал. Красный свет лился со стороны кабинета-прилавка: многовековые бутылки с алкоголем, зелья на любую нужду, дурманящие настойки. Своды, колонны, окна, лестницы, балкончики второго этажа, свисающие фонарики – все заплели растения и корни. За стеклами открывался вид на помещение, куда сходился люд для утех – сплетения тел, очертания чувственных движений; из тьмы второго этажа лились стоны и приглушенные вдохи – смесь роскоши и порока, запахи разврата и грехов, охмеляющие ароматы цветов. Сделай шаг в эту залу, и даже самых сильных существ и непоколебимых сущностей захлестнет ощущение запретного соблазна. Мороки, которым сложно противиться. Ведения, притянутые самыми темными и сокрытыми сторонами твоего естества.

Полумрак, нечеткость. Все влекло отдаться соблазну – за стеклом менялся фантомными видениями вид. От грубостей до нежных ласк. За мутным стеклом очертания тел находились в постоянном движении, создавая живописную картину страсти и похоти. И нет места сдержанности и морали, но всегда остается послевкусие, та цена греха, которую придется заплатить после каждого наслаждения. Силуэты людей сливались воедино, фантомы начинали блуждать руками по телу – я старалась избавиться от видений, быстрее миновать зал.

Неяркий свет, танцующие тени и мелодия, пугающая исключительно своей гипнотической силой… То энергия Хаоса. Именно она разжигала желание и разрушала все рациональное мышление, заманивала в паутину, где реальность и фантазия становились неотделимыми друг от друга. Туман ворвался в мою душу, и я ощутила, как его холодные щупальца поползли по моему телу.

Внезапно под мои ноги вылетела Амори. Она, пища и мявкая, обхватила лапками мою лодыжку и, прицелившись, куснула мелкими острыми клычками. Всего секунда, незначительная боль – но этого хватило, чтобы улетающее сознание ворвалось обратно в тело и я, освободившись из объятий фантомов и перехватив арассу на руки, перебежала зал и выскочила в двери.

Тяжело дыша, оперлась о стену. Прохлада коридора. Тишина.

– Спасибо, – я мягко улыбнулась зверьку. – Знаешь, пусть в Нигде понятия дней не существует, но сейчас я чисто по-человечески заявляю: на сегодня всё. Время отдыхать.

Коридор поглотил звук моих шагов, и я пробралась в свои покои незаметной тенью – теплое свечение от фонариков, бархат стен, кровать с воздушным искрящимся серебристыми нитями балдахином… Пахло травами, пряностями, морской солью; из приоткрытого окна по подоконнику струился густой туман, растворяясь в воздухе при падении на пол. На столе, на расстрелянной пурпурной шелковой ткани, сохли цветы аконита.

Арасса спрыгнула с моих рук и, быстро шлепая лапками по дубовому полу, добежала до кровати. Зацепилась за покрывало, взобралась ловко, также стремительно сворачиваясь в клубок. Чешуйки на ее спинке перекатились перламутром, и зверёк точно окаменел, погружаясь в сон. Только медленно покачивающееся от размеренного дыхания тельце напоминало о том, что на постели моей не скульптура, а живое существо.

Я выдохнула, развязывая тугой пояс, и на секунду закрыла глаза, ощущая окружающий мир остро и четко: запахи, легкое колыхание воздуха, далекий шум; на миг даже различила звук шуршащего прибоя, пробивающийся из прошлого сумрачными воспоминаниями. Пожалуй, я бы даже могла полюбить Нигде без остатка, полюбить также, как любила свою прежнюю жизнь. Я понимала, единственное, что сейчас отделяло меня от безграничной свободы (настолько всеобъемлющей, что лишь Межмирье мне могло ее даровать в таком объеме) – собственное желание мести. Именно оно обязывало служить Князю, хитрить и юлить на ярмарках, выманивая необходимые для зелья ингредиенты; играть по правилам сильных мира сего, позволяя управлять собой, как марионеткой. Ибо знала – по истечению условленного срока, я получу награду, оборву нитки жизней и обращу во мрак тех, кто лишил меня всего.

"Две вечности пройдет, Адель; сменится россыпь призрачных огоньков на Древе в центре Нигде. Сотня жатв останется позади, и я наполню твою златую чашу моей кровью, и ты испьешь свое аконитовое зелье и рискнешь бессмертием души ради возможности вернуться в людской мир и обагрить кровью воды бурного океана".

Я повторяла обет Князя, как мантру, молитву, манифест, как выжженное парками на полотне моей жизни предзнаменование… У меня все было готово для темного, древнего зелья, и оставалось лишь получить дарованную первозданной сущностью силу – каплю, крупицу, – данную по собственной воле, данную с искренним желанием.

Добрела до кровати, невесомо касаясь пальцами обивки софы, да резных колонн, поддерживающих высокий потолок, теряющийся во мраке. Когда поднимала глаза, вновь видела бесконечную морскую бездну, засасывающую, захватывающую в свои холодные объятия… И вспоминала Циару, сирену, что увидела мое бездыханно тело и забрала сквозь тонкую ткань мироздания, утянула на самое дно, настолько глубоко, что низ стал верхом, и бездна разорвалась поверхностью Черных вод иного мира.

Хвост Циары обратился на суше в вуалевое черное платье. Чешуя покрыла предплечья воздушным кружевом. Сирена привела меня в Заведение Князя, где он растворил мою боль в дымных напитках, иссушил слезы безумным круговоротом жизни, влил мне в уста забвение и принятие… И на какую-то долю вечности погрузил мой разум в переплетенную сеть вселенской бескрайности, где я познала мир обратной стороны. Маленькой точкой среди мириад звезд наблюдала за битвами богов и появлением чудищ; за сотворением монстров и сущностей, рожденных людским разумом. Короткий миг, когда легкие мои наполнила пустота и архаичный мрак, и в этой вспышке жизнь собственная почудилась песчинкой, оказавшейся среди неисчислимого множества подобных ей в вихре титанических бурь. И из помутнения, где пьяным становился разум, и время сменялось запахом кожи переплетенных в полумраке Заведении тел, меня вырвал собственный голос. Песня, полная тоски и боли; история о бороздившем моря корабле с драконьим сердцем, где бежали от мира и пытались отыскать счастье двое влюбленных. Об отважном корсаре, о леди, ускользнувшей к нему из-под венца. Об оставленной Франции и черном небе, обнимающем океан… Вокруг меня в исступленном наслаждении вилась похоть, а я, точно окаменев, пела, и слезы текли по щекам, и в груди горело единственное желание: не обратить все вспять, нет; но покарать тех, кто лишил меня человеческой слепоты к мифической стороне, кто наполнил легкие мои океанской водой, кто оборвал жизнь моему капитану.

В Нигде я стала тенью – ни человек, ни сущность; не одарена магией, не способна подчинять себе мистические артефакты. Пустышка для пустоты. Тень. Я часто спускалась к Черным водам, теряющимся в тумане, садилась на берегу и, кладя голову на колени, пела. Слова появлялись сами собой, вырывались из груди раскаянием и исповедью, тоской и бессилием; и, казалось, даже волны переставали накатываться на гальку. Черные воды замирали, прислушивались, и блуждающие огоньки ложились на их поверхность отражением звездной россыпи человеческого неба, что таилось на дне пустоты, раскинувшейся вокруг Нигде. Циара не была единственной, кто поднимался слушать песни; но единственная вышла ко мне на берег и села рядом. В зеленых глазах ее мелькнуло понимание: словно в моей истории она видела фантом собственных воспоминаний.

А я тихо пела, да только всепоглощающая тишина делала голос глубже, проникновеннее, и летел он словно во все стороны, скользил по водной глади, проносился меж домами извилистых улочек города.

– Пленительным голосом обладаешь, потопленница. Нечеловеческим, – помню, сказала мне тогда Циара. – Услышишь раз – вовек не забудешь.

– Если бы мог он унять мою боль, – ответила ей, не скрывая печали, которую даже Князь не пытался заглушить… И Циара не стала пытаться, но предложила взрастить в ней возмездие и рассказала об Аконитовом зелье.