Аконитовые грёзы

Опасное снадобье, способное перекроить суть испившего его: из энергии первозданного существа парки могли вплести новые нити в твою судьбу, и ты мог очнуться мифической тварью потустороннего для людей мира, получить силы, способности, чуждые для человека. Случай и задатки обращали тебя в подходящую сущность, но… Но если внутри задатков не было, аль если зелье было приготовлено неверно, испивший исчезал. Растворялся, сливался с бесконечностью. Душа не умирала, душа исчезала – и короткий миг испарения для человека чудился вечной агонией.

Боялась ли я? Да. Боялась. Но слишком желала призрачной силы, слишком верила в собственный голос. Я боялась, что зелье меня погубит. Но еще больше страшилась того, что страх окажется могущественнее меня, а того точно допустить не могла.

Может моя людская жизнь стала далекой и туманной, но я точно знала: никогда не была из робких. Никогда не была трусливой. И среди океанских бурь и штормов, среди корсарской удали и абордажных залпов ни разу не опускала глаз; а оказавшись в Нигде испытала, насколько вкусно съедать собственный страх.

Продолжала лежать на кровати, глядя на теряющийся во тьме потолок.

За что же мне хотелось отомстить сильнее? За отобранную у меня свободу? Или за мужчину с глазами коньячного цвета?

Аделина Буланже

Берег Средиземного моря. Начало лето. Оставленный Марсель и переезд в пригород. Все вокруг пропитано ароматом соленого воздуха и сладким запахом цветущих цитрусовых деревьев. Мне всегда казалось, что отдых в усадьбе, увитой зеленью старых оливковых рощ и виноградников, лишен всяких неожиданностей; но в этот раз, приехав в сей тихий уголок, я вижу причаливший в пристани темный корабль под черными парусами.

Никогда не забуду тревоги матери и явного недовольства отца. А еще больше – своей реакции. Ранний рассвет, розовым застилает горизонт; поднимающееся солнце растрескивает поверхность морской глади на тысячи сверкающих расплавленным золотом осколков. Величественный и угрожающий одновременно корабль, словно существо из грез или кошмаров. Волнение внутри – ни то тревога, ни то невообразимое влечение, – и быстро колотящееся сердце, разгоняющее жар под ребрами.

Вот она – детская мечта наяву. Такая близкая, такая невообразимо далекая; сколько неизведанных берегов повидал тот корабль? Как много еще увидит, когда пересечет горизонт?

Родители стараются удержать, следят за моими перемещениями, буквально контролируют каждый шаг, но мне раз за разом удается сбежать – от приставленных дам, охранников, и вездесущего камердинера, – ибо большее внимание, чем я сама, приковывает лишь моя предстоящая осенью свадьба. Подумать только! Оденется в золото природа, а на меня наденут кандалы. Свершится соглашение, заключенное моими родителями с моим будущим супругом лет десять назад; и хвала Господу, что я не видела еще избранника вживую, ибо отчаяние стало бы еще горче. Хватило пары его портретов и знания: этому благородному представителю дворянства шпаги в этом году минуло сорок семь. Пожалуй, меня даже не так пугала разница тридцати лет в возрасте, но от слухов, ходящих о грубом, злопамятном и жестоком герцоге, мороз шел по коже, и паника сдавливала грудь.

И потому, наверное, даже черные паруса меня так манят. Они обещают свободу, бескрайнее море, новые берега и чужие земли. Жизнь, далекую от предрассудков. Жизнь, сильно отличающуюся от того, что мне рисует предначертанное родительским титулом и их стремлением его сохранить.

Я сбегаю по утрам, когда дом еще спит; одеваюсь без камеристки, сама шнурую корсет. Зачастую даже не надеваю мюли – выскакиваю на рассветную росу босиком, придерживая подол платья и обувь одной рукой, а шлюпку другой. Бегу в старый заброшенный парк, где полуразрушенные античные колонны оплетены виноградной лианой, и смотрю оттуда на чарующий корабль Я ощущаю свободу, забываю о своих обязанностях, о том, что придет вместе с осенью. Они принадлежат лишь мне, эти минуты рассвета, когда солнце только всходит над горизонтом, и море искрится в первых лучах приходящего дня, и от легких прохладных порывов ветра невесомо поднимаются флаги, словно подмигивая. Два черепа. Человеческий и драконий.

Ох, если бы было можно навсегда остаться в этих мгновениях, в тишине парка, где слышны только пение птиц, шепот ветра и шорох прибоя. И, кажется, что все дни стираются и забываются, и остаются лишь часы рассвета и редких ночей, когда вновь удается вырваться из клетки усадьбы, лап высокопоставленных гостей, званых обедов, придворных слуг и нескончаемой подготовки к "основному событию моей жизни".

Проходят три долгие недели, и мое лето пахнет морской солью и лавандой. Мы прогуливаемся под руку по городскому парку, подобному зеленому лабиринту, обсуждая последние новости двора; однако, безусловно, диалог наш перетекает неспешно к темному кораблю в порту.

– Может, корабль конфискован? – вопрошает Валери, пожимая плечами. – Да и не видела я ни одного "моряка", – девушка многозначительно проговаривает последнее слово сквозь зубы. – Может и правда корабль просто ожидает дальнейшей официальной судьбы. Не могут же пираты так спокойно швартоваться настолько близко к Марселю; их бы давно направили в подобающие места.

– О, многоуважаемая дама, – из-за стены кустарника (словно накликали!) выныривает поджарый мужчина, пугая нас до ужаса; мы с Валери сжимаем до боли друг другу руки, делаем несколько шагов назад, – вы даже представить себе не можете, как многое возможно за должную оплату!

Он одет в потертую льняную рубашку, которая больше походит на тряпку, покрытую пылью и грязью. Под поясом у него натянуты кожаные штаны, а на ногах сидят сапоги, некогда черные, но от солнца и соли потерявшие свой цвет.

Слышу, как у Валери начинают стучать зубы. Сама же выпрямляюсь сильнее, набирая в грудь больше воздуха, кажущегося в ту секунду раскаленным.

– Негоже пугать дам таким внезапным появлением, – стараюсь произнести это непринужденно, с игривым укором, в эту же секунду утягивая Валери за собой в сторону.

– А разве гоже караулить по утрам чужие корабли? – скалится незнакомец, и я чувствую, как перехватывает дыхание.

– Ну же, Мерти, прекрати; где твои манеры? – раздается за спиной; не успеваю обернуться, а второй мужчина лет тридцати уже перегораживает первому дорогу, круто оборачиваясь к нам с Валери лицом. – Прошу прощения за своего старпома, леди. Он не хотел вас пугать, – говорящий переводит взгляд на меня.

Глаза его цвета коньяка. Глубокие. Томные. И в них такой контраст эмоций, что теряешься. Горящие изнутри – словно адское пламя, словно недвижные церковные свечи. Белая рубашка расстегнута до груди, и привлекательно оттеняет смуглую кожу. Широкий расшитый пояс, туго затянутый на талии, словно делает покатые плечи более выразительными. Объемные брюки, заправленные в начищенные сапоги, словно только вышли из-под руки портного…

Даже не верится, что мужчины могут быть знакомы – настолько разительны они в восприятии.

– Мы принимаем извинения, – киваю сдержанно. – Что ж; прекрасного вам дня! – и тяну Валери прочь, к выходу из зеленого лабиринта, где будет толпа.

– Благодарим от всего сердца! – раздается мне в ответ от темноглазого мужчины. – И, к слову, леди; если какая-нибудь морская кры.. Кхм. Я хотел сказать, какой-нибудь джентльмен с корабля еще ненароком вас напугает, просто скажите ему, что отвечать за сие действо придется перед Гектором де ла Серной.