Акрополь
Шрифт:
Потом лысый Админ мне рассказывал и показывал, как пользоваться архаичной связью для управления огнем и учил меня разбираться с мешаниной пикселей, читая информацию с древних мониторов. Вот это шло совсем тяжело — судя по виду, эта механика прямиком из каменного века сюда. Обучение мне совсем непросто давалось, это ж совсем новый понятийный аппарат нужно осваивать — ох бабуля, ругающаяся на омнифоны и не желающая выпускать из рук смартфон, как я теперь тебя понимаю.
Алиса то и дело приносила всем чай-кофе-печенье, мило улыбаясь; вернулись Василиса с Сэнди — Василиса обратила в подчинение еще одиннадцать выживших скакунов, по большей части из четвертого отряда, и теперь четырнадцать биомашин стояли под навесом беседки неподалеку от выхода из здания.
Ушан
Про то, что сегодня в мире погибли десятки, если не сотни миллионов человек, никто не говорил и не вспоминал, словно барьер для психики у всех возник. Столь огромные цифры просто не воспринимались, проходя пока лишь безликой статистикой, которую только предстоит осознать. Если совсем недавно Алиса стояла и тыкала в кнопку погасшей кофемашины, цепляясь за последнее уходящее спокойное мгновение, то сейчас все подобным образом концентрировались на обыденном и простом общении, так же цепляясь за вчерашнюю модель мира, ушедшую навсегда.
К вечеру всё вокруг понемногу успокаивалось, тем более что никакой враждебной активности токсичный циклон над нами не проявлял. Пусть темные, почти черные облака так и висели, но молний ядовито-кислотного цвета наверху практически не видно — похоже, рабочая версия о саморассасывании подтверждается.
— Если завтра днем признаков скорого исчезновения циклона не появится, к нам попробуют отправить эвакуационную группу, — поставил нас в известность Виктор Петрович, который постоянно был на связи с Новосибирском, где расположился штаб сформированного Сибирского фронта, развертывающегося сейчас линией оборонительных укреплений.
— Виктор Петрович, а вы историю расскажете? — неожиданно спросила Сэнди у ректора.
— Какую историю?
— Про «бить себя по лицу?»
— Ах это, — улыбнулся Виктор Петрович. — Ничего ж еще не закончилось.
— Ну мало ли, как оно ночью обернется, а мне очень уж интересно.
Ректор вздохнул и головой только покачал.
— Виктор Петрович. Очень вас прошу, — делая ударение на каждом слове, вежливо улыбнулась Сэнди.
Очень ее, похоже, задело обвинение собственной страны в инициации блэкаута в тридцатом, когда почти весь мир выключился. Виктор Петрович вздохнул, явно досадуя на свою секундную слабость — тогда, когда мы ошарашенные событиями сидели на террасе ожидая последствий, он явно позволил себе лишнего в общениях.
Было совершенно ясно, что если уж Сэнди таким тоном «очень просит», отказать ей сейчас — значит обидеть, или дать повод запомнить отказ. Поэтому Виктор Петрович, по здравому размышлению, все же решил рассказать.
— Давно было, почти полвека назад. Девяносто шестой год, я тогда студентом был в Ленинграде, вернее в Петербурге уже. Была у меня машина — Вольво 740-й серии, чудом досталась, битая-перебитая, та еще история приобретения была. Я это к тому говорю, что вы просто не можете представить, что это было за ощущение — вам сейчас даже межгалактический космический корабль подари, таких эмоций счастья от приобретения не испытаете, как я в те времена. Ладно, это лирика все. В общем как-то поссорился с девушкой, домой не пошел, там родители, вопросы, так что глубокой ночью сидел в машине и пил портвейн… Ну, бормотуху, вернее, тогда портвейна так-то в ларьках не было — порошковая бодяга, перемешанная со спиртом и отработкой машинного масла, зато по мозгам шибало ого-го. В машине я сидел на обочине проспекта припаркованной, это важно. И останавливается рядом со мной экипаж ГАИ, и тут я вдруг отхожу от горя расставания и понимаю, что попал-то серьезно — тогда
ведь датчиков или видеоконтроля, не говоря уже об омнифонах и близко не было. За рулем — за рулем, пьяный — пьяный, и неважно что машина стоит, в итоге либо лишение прав, или плати.— Штраф? — переспросила Василиса.
— Наивное поколение, — усмехнулся Виктор Петрович. — Взятку, конечно. Время тогда… не лучшее было, мягко скажем. Ну и мне гаишники по стандарту, мол давай — сто долларов на месте или поехали на освидетельствование. А сто долларов — у меня тогда зарплата в месяц тридцать пять была. Денег на взятку нет конечно, ну а портвейн — жидкость в бутылке с надписью портвейн, по мозгам-то хорошо ударила, и я вдруг гаишникам говорю: «А я на вас жаловаться буду, что вы меня избили». Они улыбаются, аргумент их явно позабавил. Я боксом тогда занимался, ну и что-то помутилось у меня в голове, как давай сам себе накидывать! — Виктор Петрович продемонстрировал, как бил себя по лицу.
— Не очень удобно, конечно, но нос и губу разбил почти сразу. Стою, кровь течет, гаишники смеются над дураком и я сам-то понимаю, что ерунду натворил. И вдруг — ночь, напомню, глубокая, по другой стороне проспекта скорая помощь едет, мигалкой светит. Я перебегаю дорогу и прямо перед машиной выскакиваю, руками машу. Скорая останавливается, я им кричу — ребят, спасите, меня полиция, милиция тогда еще, избивает! Гаишники уже подбегают, орут доктору — стойте, он сам себя избил, а доктор им: вы за кого меня держите? Какой идиот сам себя бить будет, хватит, не позорьтесь! Ну, время тогда такое было, что милиция вполне могла на улице избить, никого не удивляло, поэтому доктор дверь перед их носом захлопнул и меня в приемный покой больницы отвезли, даже первую помощь оказали. Я до дома потом дошел, машина нетронутая оказалась — хотя боялся, что зеркала собьют или колеса спустят. Но, наверное, не стали потому что неплохо я им рутину рабочую разбавил. В общем, Александра Джеральдовна, это история про то, что иногда ударить самого себя по лицу и обвинить в этом другого — вполне действенный вариант избежать серьезных неприятностей.
Рассказ Виктора Петровича походил на абсурдную сказку — как можно на улице себя бить, чтобы об этом никто не узнал, или как можно давать взятку полицейским? Как оказалось, вопросы такие были у меня не одного, и после около часа Виктор Петрович вместе со включившимся в ностальгические воспоминания лысым Админом рассказывали нам о технической стороне того мира, куда мы возвращаемся, откатываясь назад в технологиях, а также о забытых нравах той эпохи, которую Виктор Петрович почему-то называл святыми девяностыми.
Ближе к одиннадцати вечера Виктор Петрович намекнул нам, что пора понемногу расходиться. Ближе к полуночи он уже прямым текстом отправил всех по комнатам в принудительном порядке — сообщив, что после вчерашних и сегодняшних подвигов завтра мы нужны партии и правительству, в его лице, свежие и бодрые.
Заглубленный командный пункт подразумевал автономные дежурства, а жилой отсек подземного укрытия здесь оказался немаленьким. Представлял из себя он нечто похожее на вагон двухэтажного поезда, только без окон. Невысокий коридор, с одной стороны ряд одинаковых дверей; нам полагался второй этаж, так что поднявшись по узкой лестнице мы вышли в «офицерское» помещение. По пути то и дело встречались бродящие туда-сюда офисные, причем бродящие явно по делам, не бесцельно, хотя на лицах у многих заметная растерянность.
В «офицерском» отсеке комнаты были двухместными — меня заселили вместе с Барби, но, когда вошел, его здесь не увидел. Ну да придет еще — главное мне заснуть до того времени, чтобы он не приставал с вопросами, беспардонно глядя ясными глазами. У Барби ведь не только чувство страха отсутствует, но и чувство такта, например.
Жилая комната оказалась совсем небольшой, и вновь по аналогии с поездом напоминала купе-люкс. И возможно, что именно от РЖД жилой модуль подземного укрытия создавался по срочному госзаказу — ручки, двери и дверцы шкафчиков, откидные койки и столики, светильники, все точь-в-точь как в поездах.