Актеон
Шрифт:
Прасковья Павловна и Анеточка ушли и через несколько минут возвратились переодетые. Последняя навязала сырцовые букли, которыми она. всегда украшала себя в торжественные случаи.
– Ну, расскажи же, как ты здесь очутился?
– спрашивал Петр Александрыч у офицера, сажая его к чайному столу.
– Неожиданно, мон-шер, совсем неожиданно. Скоро после твоего отъезда из
Петербурга папенька скончался… старик, знаешь, мон-шер, последнее время все хирел…
– Боже мои, какое несчастие!
– воскликнула Прасковья Павловна, всплеснув руками.
– А не хочешь ли, брат, вместо чаю - ромашки?
– Как! ромашки?
– спросила удивленная Прасковья Павловна…
– Да-с, - это у нас, маменька, технический термин; так мы называем ром с чаем.
Офицер с серебряными эполетами засмеялся, закрутил усы и сказал:
– Спасибо, мон-шер; это недурно… Mesdames, - продолжал он, - вы позволите мне закурить сигарку… Не будет ли табачный дым беспокоить вас?..
– О нет, - проговорила дочь бедных, но благородных родителей, закатывая глаза под лоб, - мы все привыкли к табачному дыму.
– Но ты все еще мне не сказал, каким образом ты здесь?
– спросил Актеон, дотрогиваясь до плеча офицера.
Офицер хлебнул ромашки, пустил изо рту клуб дыма и растянулся на стуле.
– Очень просто, мон-шер, - сказал он.
– Мне досталось наследство после папеньки…
Надо же все осмотреть самому, принять все от управляющего… Я взял отпуск, да и катнул сюда… почти мимо тебя пришлось, мон-шер, ехать, немного в сторону; я думаю себе, как же не побывать у приятеля?.. И я бы давно у тебя был, да в Москву белокаменную, знаешь, как попадешь, - беда; с балу на бал, с обеда на обед, кавалеров-то нет, так наш брат петербургский там как сыр в масле катается… Меня на руках там носили, во всех аристократических домах принят был, мон-шер, ей-богу, как родной… Там же случился
Костя… Ведь charmant jeune homme, надо отдать ему справедливость… с ним полтора месяца прожил, как один день!
– Вот что!
Актеон призадумался… Слова офицера пахнули на него былою жизнью, тем временем, когда еще он блаженствовал в коже Онагра…
– И в Москве, - продолжал офицер, - хорошеньких бездна. Я, знаешь, мон-шер, приволокнулся там за одной княжной… Она известна везде: юнъ боте… глаза такие живые, так и бегают… и она была ко мне очень благосклонна; взяла с меня честное слово на возвратном пути непременно заехать к ним.
Офицер затянулся.
– Ну, а ты что поделываешь здесь, мон-шер? а? хозяйничаешь? Славная деревенька у тебя… Офицер осмотрел кругом комнату.
– Се тре жоли… разумеется, в деревне для чего убирать великолепно комнаты?.. А говорят, в моем селе дом такой каменный, славный…
– Много, братец, тебе душ досталось?
– Душ-то немного, мон-шер; кажется, около трехсот, что-то этак, но денег бездна - это главное, папеньке все были должны; у него такие капиталы, что ужас! Хочу выйти в отставку. Съезжу в чужие краи. Надо же, мон-шер, свет посмотреть, - нельзя без этого.
Какие устрицы были нынешней весной в Петербурге - чудо!.. А тебе, мон-шер, все наши кланяются…
Чай был собран… Офицер понемногу прихлебывал ромашку и болтал без умолку.
– А что, мон-шер, не вспомнить ли старинку?
– вскрикнул он, вскакивая со стула, - не сыграть ли в банчик?
– Пожалуй.
– Если у тебя нет карт, то я свои достану. У меня всегда есть в шкатулке на всякий случай.
–
Что ж ты, братец, думаешь, что мы здесь и в карты не играем?– спросил Актеон с чувством оскорбленного достоинства.
– Нет, мон-шер, я только так сказал… Вели же все устроить, как следует… Я, мон- шер, и усталости никакой после дороги не чувствую.
– А ты надолго ли ко мне приехал?
– Дня на два, на три, мон-шер, если позволит мне Ольга Михайловна и твоя маменька.
Офицер поклонился той и другой.
– Отчего же на такое короткое время?
– сказала Прасковья Павловна, - погостите у нас подольше. Вы нас одушевите своим присутствием.
– Никак не могу дольше, при всем моем желании. В Москве и без того зажился, а меня ждут в деревне… Кто же, мон-шер, мечет? Хочешь, я буду метать… Человек, вели принести мою шкатулку.
Шкатулку принесли. Она обратила на себя всеобщее внимание своим изяществом…
Офицер выкинул на стол пачку новеньких ассигнаций, синеньких и красненьких, от которых у Петра Александрыча разгорелись глаза…
– Вот тысяча рублей, - сказал офицер, - покуда довольно… А здесь, мон-шер, наберется еще несколько таких пачек.
Он указал на шкатулку, самодовольно улыбаясь.
Игра началась.
– Ах, как мил, как любезен!..
– шептала дочь бедных, но благородных родителей, отводя Прасковью Павловну к окну и невольно вздыхая.
– Он может очаровать своей беседой… Вот что значит быть всегда в большом свете… Не мудрено, что в него княжны влюбляются. Я этому очень верю.
– Ну, признаюсь тебе, Анеточка, - отвечала ей Прасковья Павловна, - такого светского человека я редко встречала; а я таки жила в свете… так и льется, как река, - хоть бы в одном слове споткнулся. А наше-то сокровище не нашлась ему ничего сказать: сидит себе да молчит… просто за нее стыдно! Ну, бедный мой Петенька, не думала я, чтоб на него такое ослепление нашло… Признаюсь, попался как кур во щи с этой женитьбой.
Банк продолжался до часу. В этот вечер офицер с серебряными эполетами проиграл Актеону пятьсот рублей.
На другой день Актеон, чтоб веселее провести время и показать своему столичному приятелю деревенских оригиналов, послал за помещиком семи душ. Илья
Иваныч явился. Его, по обыкновению, напоили; он плясал вприсядку, острил по-своему, прыгал на одной ножке и никогда почти не был так забавен. Все смеялись над ним, но в особенности офицер с серебряными эполетами. Он налил в полоскательную чашку воды, посыпал туда соли и перцу и поднес ее к Илье Иванычу.
– Ну-ка, любезнейший, - сказал он, смеясь, - выпейте; славный напиток… Это пунш, особым образом приготовленный, по-петербургски.
Илья Иваныч посмотрел на офицера и на полоскательную чашку. В Илье Иваныче вдруг пробудилось что-то похожее на давно утраченное им чувство человеческого достоинства.
– Господин офицер, - сказал он, весь изменяясь в лице, - имени и отчества вашего не имею честь знать, - позвольте доложить, что я не формальный шут, - это засвидетельствует вам хозяин здешнего дома; вы ошиблись во мне… я только иногда позволяю себе подурачиться, исполняя желание моих благодетелей. Моя нищета еще не дает вам право, милостивый государь, издеваться над отцом многочисленного семейства, оскорблять человека, который старше вас летами…