Актеон
Шрифт:
Старичок вздрогнул.
– С какой, почтеннейший, с какой? Очень рад услужить, чем могу…
– Видите ли… мне крайне нужно на год или на полтора, никак не более, пятьдесят семь тысяч… Разумеется, мы сделаем заемное письмо; проценты…
– Пятьдесят семь!..
– Старичок вскочил со стула, озираясь кругом.
– Боже мой!..
Он закашлялся и схватил себя за грудь.
– Да отчего ж вы полагаете, что у меня есть такая огромная сумма?
– Я так думал… зная ваше состояние… Поверьте, ваши деньги будут в верных руках.
– Верного ничего нет на свете, ничего!
– завопил старичок в отчаянии.
–
Он опять закашлялся и начал стонать.
– Извините меня… ради бога, извините меня… Если б у меня было, например, хоть три тысячи… это я так только говорю… у меня и ста рублей в доме нет… я, чтоб угодить вам, заслужить ваше внимание, отдал бы последние; клянусь сегодняшним праздником…
– Так вы никак не можете удовлетворить моей просьбы?..
– Для вас… я готов был бы заложить все, что имею… - Старичок осмотрел кругом свою комнату.
– Да у меня и вещей-то нет никаких… Видите ли, как я живу? Седьмой год домишко для себя собираюсь выстроить, и то не на что… А чайку-то не прикажете ли еще?
– Нет-с, я до чаю не охотник. Да и к тому же мне пора ехать… Я должен еще остановиться в городе у почтмейстера.
– А вареньица-то? хоть одну ложечку…
Насилу отвязавшись от Прокофья Евдокимыча и проклиная его внутренне, бросился Актеон в свои пошевни и горестно произнес:
– Домой…
– Маменьке мое почтение, супруге!
– кричал старик, высовывая в форточку голову свою, на которую был напялен вязаный колпак.
Возвратись домой, Петр Александрыч тотчас пошел в комнату к своей матери. У нее он нашел Феклу Ниловну.
– Что это? уж ты и возвратился, голубчик мой! Отчего так скоро?
– спросила
Прасковья Павловна, смотря с беспокойством на сына.
Петр Александрыч не хотел говорить о своем проигрыше и о горестном результате своей поездки при посторонней женщине. Прасковья Павловна сейчас поняла это.
– Ангел мой, Петенька, - сказала она, - при Фекле Ниловне ты смело можешь все говорить. Она любит тебя и принимает в тебе самое горячее участие. Феклу Ниловну я ни с кем наряду не поставлю. Это я об ней всегда скажу и за глаза. Я знаю цену людям; я, слава богу, в продолжение моей жизни умела найти себе истинных друзей, - этим я могу гордиться. От Феклы Ниловны у меня нет секретов. Я прошу тебя быть с ней, как с родной.
– Любите меня, батюшка, - закричала, в свою очередь, Фекла Ниловна, - прошу покорнейше. Уж вы мне по матери дороги; к тому ж я вас на руках носила… махонький был такой…
– Ну, что сказал тебе этот гадкий скряга?
– продолжала Прасковья Павловна, прерывая речь своей приятельницы, - говори откровенно, мое сердце. Фекла Ниловна уже все знает: я ей рассказала, куда и зачем ты ездил.
– Да что - плохо, маменька! Он уверяет, что у него и ста рублей нет в доме.
– Что? а? Недослышу, батюшка.
Прасковья Павловна повторила Фекле Ниловне слова своего сына.
– Ах он, проклятый грешник!
– вскрикнула Фекла Ниловна, всплеснув руками.
– На краю гроба, и лгать не боится. Да на том свете нет и такого наказания, какого он достоин, ей-богу; а? что? Прасковья Павловна, как ты думаешь?
– Правда, совершенная правда. Изверг бесчувственный!
Вот небо-то коптит: ни себе, ни другим добра не приносит…Впрочем, Петру Александриту от всех этих восклицаний было не легче. Он долго думал, что ему предпринять, чтоб уплатить свой карточный долг офицеру с серебряными эполетами, и наконец решился прибегнуть опять к Дмитрию Васильичу Бобынину.
Дмитрий Васильич тотчас же по приезде офицера в Петербург узнал о проигрыше
Петра Александрыча. Как человек сметливый и умевший извлекать из всего свою пользу,
Дмитрий Васильич отправился к офицеру и предложил ему, вместо пятидесяти семи тысяч "неверных", как говорил он, чистыми деньгами пять тысяч. Он выложил перед офицером соблазнительную груду ассигнаций. Офицер подумал немного, посмотрел искоса на ассигнации и согласился на предложение. Тогда Дмитрий Васильич заставил офицера написать к Петру Александрычу письмо, которое привело героя моего в такое замешательство. Расчет Дмитрия Васильича был верен. Он предполагал, что Петр
Александрыч не обойдется без него, - и не ошибся. Он забрал в свои руки все состояние доверчивого Актеона, заложив его имение и отдав деньги на бумагопрядильную фабрику; он, в счет долга, присвоил себе его капитал, доставшийся ему после дяди; он взял с него новое заемное письмо в пятьдесят семь тысяч; кроме всего этого, он имел постоянные и секретные сношения с его управляющим. Петр Александрыч не мог нахвалиться благородным и добрым Дмитрием Васильичем…
Фекла Ниловна пробыла в селе Долговке более двух недель и уехала домой неохотно, потому что сама она, пять душ ее и четыре лошади лишились дарового корма.
Во все время пребывания своего в гостях Фекла Ниловна вставала очень рано и всякое утро будила ленивых дворовых девок и баб Петра Александрыча, приговаривая:
– Слыхано ли дело вставать так поздно… а? Будь вы мои, я бы с вами справилась…
Это ни на что не похоже…
Потом она обращалась к Прасковье Павловне:
– Что ты, матушка, не смотришь за здешней дворней-то? а? ведь, кажется, ты хозяйка дома… что?
– Ах, милая!
– возражала обыкновенно Прасковья Павловна, махая рукою, - уж я взыскиваю, взыскиваю с них, да нет - никаких сил человеческих недостанет.
Если б я была настоящая хозяйка в доме, тогда другое дело.
Фекла Ниловна в отсутствие Прасковьи Павловны показывала невестке ее величайшее внимание и однажды сказала ей, посмотрев на нее с чувством:
– Ах, родная моя, жалкая ваша участь!.. Теперь я все своими глазами видела.
Свекровь ваша заест вас, заест…
В тот же день Фекла Ниловна говорила Петру Александрычу:
– Послушайтесь моего совета, батюшка, не давайте свою матушку обижать никому; у меня вчуже сердце кровью обливается, когда я посмотрю, как жена ваша обращается с нею… а?.. что?.. Простите за откровенность, я уж такая… что делать… Мать все ближе: мать под сердцем вас носила…
Вскоре после отъезда Феклы Ниловны домой в том уезде, где находилась ее деревня, начали носиться слухи о связи жены долговского помещика с учителем Андрея
Петровича Боровикова…
Наступили святки - самое поэтическое время для русских людей. В деревне, во дворе и в барском доме все пришли в движение, все одушевились… Вечера, посвященные на переряженье и гаданье, пролетали незаметно.