Актеры на мушке
Шрифт:
Мы с Виткой обернулись в сторону колоннады – на фоне белых колонн
– Лешка зовет! Они уже начали! – завопила Витка, подхватывая свои вещи и бегом бросаясь в сторону колоннады.
– Ох, нам сейчас за опоздание будет! – нагоняя ее, пробормотала я.
– Шашлык из нас будет! – заключила Витка.
Глава 12
Аттракцион на выживание
– Это свет!
Два прожектора по бокам импровизированной сцены вспыхнули, скрестились на щуплой фигурке.
– Это любовь!
Поверх пылающего на фоне белых колонн алого корабля возникли две тени – юноши и девушки, – бросились друг к другу в объятия, слились и исчезли.
– Это музыка!
В этот раз колонки не подвели, музыка возникла сразу и вкрадчиво зашуршала над головами зрителей, сплелась с шепотом прибоя, запуталась в кронах сосен, точно тушью нарисованных на фоне темнеющего неба.
– И пусть ты всегда будешь счастлив, наш дорогой зритель! – приподнимаясь на носки так, что казалось, сейчас взовьется в небеса, выкрикнула Душка. Запрокинула голову, прикрыла глаза, благостно улыбнулась ветру с моря, поднесла к губам микрофон… – А мы подарим тебе – сказку!
Я стояла у левой колонны за полотном импровизированных кулис и ждала, когда я снова начну жить.
Иногда мне кажется, что я и живу-то только в эти моменты – на сцене и еще за кулисами, перед выходом. Все остальное: школа, долги, склоки – детальный многосерийный сон, который снится мне перед пробуждением по вечерам. А реально вот это – свет прожекторов, музыка, сотни глаз, глядящих в ожидании, и звучный шепот:
– Юля, на сцену!
– На третьем такте… Раз, два, три… Пошла!
И я врываюсь в хоровод наших мелких, скользящих меж колонн сонными видениями. Я – Ассоль-сон, Ассоль-мечта, предчувствие и фантазия, обещание и немножко обман, ведь ни одна фантазия не может стать правдой и не умереть при этом. Я вспыхиваю в кольце прожекторов и исчезаю в тени, пропадаю, оставляя тоску по несбыточному, и появляюсь, заставляя надеяться снова. Я кружусь на сцене, ощущая внизу, под собой, заполненную людьми площадь, чувствуя зал, как пушистого сказочного зверя, которого я должна приручить, чтоб он видел, что показываю ему я, слышал звуки, что я навеваю, и жил грезой, которую я для него тку…
Я – Ассоль, а вы все – мои!
Я застыла между колонн, а собравшаяся на площади толпа загрохотала аплодисментами.
Я выдохнула, чувствуя, как болят натруженные за день ноги, а струйка пота бежит по спине, щекоча позвоночник… Коротко поклонилась и свалила со сцены. Я – Ассоль, уже приснилась, теперь я должна сперва родиться, потом вырасти, и только тогда смогу снова выйти на сцену. У кулисы выстроилась целая очередь меня, в смысле разновозрастных Ассолей, с Аньки начиная…
– Ну, ты как, живая? – с мимолетным сочувствием спросила меня Микулишна.
Вопрос по делу. Я за сегодня три чечетки отстучала, два раза исполнила партию Ночи из «Синей птицы», один раз – танец Ласточки из «Дюймовочки»
и один раз на пару с Виткой выдала шимми из «Джил и Джейн».А теперь меня преследовало лютое желание отвинтить собственные ноги где-то на уровне коленок и поставить в уголок.
– Ей-то что? – фыркнула Витка, облаченная в широкий кринолин матери маленького Грея. – До самых последних сцен – сиди, отдыхай! Спектакль прекрасно пойдет и без нее!
– А без некоторых спектакль пойдет, даже если эти некоторые вообще на сцене не появятся! – парировала я.
– И про кого ж это ты, интересно? Лешик, не иначе как про тебя! – немедленно перевела стрелки Витка и отправилась на сцену.
Лешка укоризненно поглядел на меня из-под полей широкополой шляпы и потопал за Виткой исполнять Грея-папу, пока Назарчик изображает Грея-маленького. А потом рысью переодеваться, чтоб играть Грея-взрослого.
– Юноша из высшего общества должен избегать одиночества… – запела Лешкина фонограмма, а сам он вживую назидательно погрозил пальцем Назарчику, облаченному в бархатный костюм с кружевным воротником.
Главный минус спектаклей на открытых площадках – отсутствие нормальных кулис. Обязательно или кто-то из зрителей на тебя вылезет, когда ты юбку меняешь, или сама лишний шаг сделаешь – и в костюме и гриме окажешься в толпе.
Вот и сейчас я, пригибаясь, пробиралась за куском натянутого полотна, весь этот кошмарный день служившего нам и раздевалкой, и гримеркой, в поисках где бы присесть. А негде – на всех имеющихся поверхностях или разложены костюмы, или грим, или уже кто-то сидит и слезать не хочет ни в какую! Я пошла дальше, напоролась на куст… и прямо сквозь ветки чуть не вывалилась на людей, что, задрав головы и то и дело привставая на цыпочки, чтоб лучше видеть, смотрели, как наши мелкие отплясывают моряцкий танец.
Мне редко удается вот так, со стороны, как зритель, увидеть хоть кусочек наших спектаклей.
– Все-таки классно я их выдрессировала! – с искренней, сердечной похвалой обратилась я к самой себе.
Не удивительно, что публика глаз не может отвести! Самые мелкие, четыре-пять лет, от горшка два вершка, они двигались идеально синхронно, шаг в шаг: одна нога, другая, взмах рукой – все одновременно! Общая линия распалась на две – никто не замешкался, не споткнулся. Пошли друг на друга, уперев руки в бока и отбивая подошвами ритм. И с лихим посвистом вприсядку:
– Эх, яблочко, куда ты котишься, ко мне в рот попадешь – не воротишься… – Руки в стороны, схватились, опять в одну шеренгу и пятками – трам-па-ра-пам!
– Все!
Публика обезумела! Народ хлопал, народ орал, народ поднимал на вытянутых руках собственных детей, чтоб они увидели наших!
– Молодцы! Ну какие же молодцы! – почти всхлипывала тетенька учительского вида. – Профессионалы!
И резким диссонансом в это восхищенное ликование ворвался возмущенный крик другой тетки:
– А вы знаете, как этого профессионализма добиваются? Детей просто бьют! Регулярно избивают! Поверьте мне, я с ними на один пляж хожу – дети все-все сплошь в синяках!
За нашим кустом кто-то захихикал – не одна я подслушивала.
– Их постоянно караулит такая здоровенная бабища – вроде надсмотрщицы. А что еще она может делать в театре – с ее-то габаритами? – продолжала возмущаться тетка.
Над кустом появилась голова нашей Микулишны, обиженно поглядела на зрительницу и скрылась. Хихиканье за кустом стало еще громче…