Актеры шахматной сцены

Опять звонит телефон – Сало Флор, еще лучше, он дружен с Кобленцем, секундантом Таля. Может, проверяют Рохлина? Помолчал я и убитым голосом произношу: «Ничего вам, Саломон, не скажу, я очень устал…».

Отправившись в Театр эстрады, Ботвинник старался «иметь по возможности мрачный вид». В театре Ботвинник «признался» гардеробщице и работникам сцены, что вряд ли продержится больше пяти ходов (как видите, шахматный театр тоже иногда начинается с пресловутой вешалки!). Мало того, «на доигрывание ее был взят и традиционный термос с кофе. А это – самое веское доказательство того, что игра будет короткой». («Впоследствии Таль отрицал, – писал Ботвинник, – что он заметил отсутствие термоса; может быть, может быть… Но общее настроение моей безнадежности он не мог не чувствовать!»)

Смотрите, какая точность режиссерского замысла, какая отшлифованность всех без исключения деталей, какая филигранная работа над задуманным образом!

Доигрывание шло точно по анализу Ботвинника, и наступил момент, когда девяносто вторым ходом он мог поставить Таля перед выбором двух продолжений, каждое из которых – одно быстрее, другое медленнее – приводило к ничейному исходу. Хотя этот ход тоже был подготовлен дома, Ботвинник, по его собственным словам, сделал его не сразу, а после некоторого обдумывания: «Если черные уже над четвертым ходом после возобновления игры думают, значит, ничего хорошего в анализе не найдено». Мало того, Ботвинник не только сделал вид, что думает над ходом, но, двигая фигуру, вдобавок тяжело вздохнул и горестно покачал головой…

Вот какие неожиданные и занятные сцены разыгрываются иногда на шахматном театре!..

А бывают случаи, когда актерская игра шахматистов как бы находится на «ничейной земле», отделяющей корректные действия от некорректных. Примером такого удивительного состояния, когда возможны различные толкования действий шахматиста, от чего зависит, кстати, его турнирная судьба, может служить трагикомический эпизод, который произошел в одном турнире с украинскими мастерами Сахаровым и Замиховским. Как рассказывают, Сахаров, пожертвовав фигуру с шахом, громко воскликнул: «Вам, кажется, мат!» Загипнотизированный этим возгласом, Замиховский остановил часы (что равносильно признанию своего поражения) и, огорченно качая головой, протянул сопернику руку. И только тут до его сознания дошло, что никакого мата нет! Конечно же Сахаров объявил мат по ошибке, тут к нему претензий нет, но когда Замиховский пытался протестовать, Сахаров парировал возмущение соперника формально справедливой репликой: «Я же и сам не был уверен, что это мат!»

Приведя этот эпизод в уже упоминавшейся книге, опытнейший международный арбитр Ю. Карахан далее писал: «Конечно, поведение Сахарова нельзя признать вполне этичным, но действия Замиховского, сознательно остановившего часы, показывают, что он признал себя побежденным и судьи правильно засчитали ему поражение».

Что ж, по-видимому, шахматная Фемида в данном случае действительно поступила правильно, но вот утверждение, что Замиховский «сознательно» остановил часы, представляется мне спорным. В восклицании Сахарова, повторяю, не было «игры», но затем он все-таки «заигрался». Не может, не должно быть не вполне этичное поведение юридически правильным – тут что-то не вяжутся концы с концами. Шахматная актерская игра должна быть этически безукоризненной (во избежание аналогичных ситуаций, может быть, стоит запретить употребление сакраментальной формулы: «вам шах и мат!»?).

Собственно актерская игра может, как известно, проявлять себя в чрезвычайной сдержанности, когда, казалось бы, и игры-то никакой нет. Иногда это бывает искусством очень высокого класса. Вспомним хотя бы известного актера Жана Габена, который пользовался минимальным, но тончайшим набором выразительных средств.

В этом смысле практически все шахматисты в той или иной степени актеры, ибо почти каждый, за редчайшим исключением, старается (чаще всего безуспешно) скрывать свои эмоции, особенно в трудных позициях. Естественно, что многие пытаются по внешности противника выведать кое-какую информацию.

В газете «Советский спорт» был напечатан снимок, позволяющий судить, как важно иногда шахматисту просто взглянуть на своего не только нынешнего, но и возможного будущего соперника. Снимок запечатлел двух участников полуфинального соревнования претендентов на мировое первенство, игравших на сцене Центрального Дома Советской Армии летом 1968 года, и чемпиона мира Петросяна, осторожно выглядывавшего из-за кулис, чтобы хоть мельком взглянуть на партнеров, один из которых мог стать его соперником. Петросяну было мало того, что он в пресс-центре всласть пообсуждал игру претендентов, – он не мог преодолеть соблазна окинуть их любопытным взглядом.

Насколько важно было Петросяну видеть за игрой своего потенциального соперника, можно судить по тому удивительному факту, что в 1965 году он не поленился съездить в Тбилиси, где в финале соревнования претендентов встречались Спасский и Таль.

Гроссмейстер Крогиус, психолог по профессии, специально исследовал эту проблему. Оказалось, что восемьдесят из почти ста опрошенных гроссмейстеров и мастеров ответили, что извлекают несомненную пользу от наблюдений за внешним проявлением эмоционального состояния противников.

А проявления эти бывают самые разные. Вот почему, готовясь к партии с сильным противником, шахматисты часто изучают не только особенности его стиля, но и свойственные только ему приметы внутреннего состояния. Так, многие в момент опасности чаще всего бледнеют, а Таль, напротив, бледнеет как раз тогда, когда готовится завязать решающее сражение. Когда позиция хорошая, тот же Петросян, например, складывал руки на груди и прогуливался по сцене, слегка покачивая плечами. Смыслов в боевом настроении как бы ввинчивает фигуры в доску. Гуфельд ставит фигуры точно в центр клетки. Стоит, однако, позиции Гуфельда испортиться, как «точность попадания» резко падает. У Кереса, который всегда был образцом хладнокровия и выдержки, в критические моменты краснели уши.

Крогиус приводит рассказ одного из участников Московского международного турнира 1967 года: «Мне предстояла важная партия. Противник опаздывал. Наконец он появился и, тяжело дыша, направился к столику. Я заметил, что на этот раз он неряшливо побрился, небрежно повязал галстук (прямо-таки женская наблюдательность! – В. В.). Я подумал – к настоящей боевой партии он сегодня не готов. Предположение оправдалось. Противник играл вяло, и мне быстро удалось захватить инициативу».

Практически у каждого шахматиста, и это вполне естественно, волнение, положительные или отрицательные эмоции так или иначе обязательно проявляют себя. И тот, кто умеет расшифровывать эти проявления, получает возможность распознать психическое состояние противника в каждый данный момент.

Петросян, например, рассказывал мне, что в тринадцатом туре соревнования претендентов, проходившем в 1962 году на острове Кюрасао, он в партии с Фишером применил старинную и очень редко встречающуюся систему – так называемый вариант Мак-Кетчона. Петросян рассчитывал не столько на достоинства варианта, сколько на психологический эффект: он знал, что Фишер (тогдашний, образца 1962 года!) не очень уверенно ориентируется в незнакомых позициях.

Увидев, что Петросян избрал неожиданное и трудное для себя начало (и уж, конечно, сделал это неспроста!), Фишер даже обиженно взглянул на соперника. Петросян не без удовольствия перехватил этот взгляд и мысленно поздравил себя с психологической удачей – «тайное оружие» уже сработало, даже если Фишер и найдет сильнейший ответ. Итак, партия только началась, а один из партнеров уже был огорчен, а другой – доволен. Конечно, не только и не столько это предопределило результат, но какую-то роль в победе Петросяна эта маленькая психологическая диверсия, наверное, сыграла…