Актуальные проблемы Европы №2 / 2016

Украинский конфликт свидетельствовал о том, насколько российское общественное мнение зависит от пропаганды, особенно телевидения. Вектор пропаганде задавала власть, у которой для этого свои мотивы: дискредитация Майдана в глазах российских граждан, часть которых совсем недавно сама выходила протестовать на улицы; повышение собственного престижа путем представления себя защитником страны, а своих противников – орудиями внешних сил; инструментализация антизападных настроений. Многих из поставленных целей она добилась. «Политический протест в России сегодня для многих ассоциируется с хаосом, разрушениями, гибелью людей, которые последовали за победой украинского протеста», – отмечает Д.А. Волков [Волков, 2015 б].

Александр Гущин (политолог, доцент кафедры стран постсоветского зарубежья, РГГУ) в статье «Образ Украины в современных российских СМИ и публицистике в контексте российско-украинского кризиса» [Гущин, 2015] прослеживает формирование российскими СМИ образа Украины. Он отмечает, что украинский кризис 2014 г. не только коренным образом изменил отношения России и Украины и оказал негативное воздействие на отношения между ведущими мировыми государствами, но и серьезно повлиял на «внутреннее развитие России и Украины, на восприятие друг друга, самоидентификацию в современном мире, оценку событий прошлого» [там же, с. 1]. Тема идентификации страны, трактовка событий прошлого и настоящего Украины, образов друг друга стали показателем глубоких расхождений в отношении к ним двух стран.

Ярким примером формирования образа истории Украины в России А.В. Гущин называет показанный в январе 2015 г. по каналу «Россия 24» фильм «Проект Украина», сформулировавший основные идеологемы относительно истории ближайшего соседа. Основная из них – искусственность украинской государственности. В фильме акцентируется, что «в позднее Средневековье и раннее Новое время понятия Украина не было, а московофильское движение, которое… существовало на территории украинских земель, входящих в состав Австро-Венгерской монархии, было подавлено искусственно взращенным австрийцами украинофильством, которое имело своей целью стать противовесом польскому и русскому влиянию в регионе. Современная же Украина также находится под мощным влиянием западноукраинских идей, галицийской идеологии, которая имеет мало общего с ментальностью жителей Центральной Украины и тем более Востока и Юга страны» [Гущин, 2015, с. 1]. Из этого следует вывод о невозможности самостоятельной украинской государственности без союза с Россией, иначе страна подпадет под влияние галицийского национализма, что опасно не только для России, но и для самой Украины.

Подобные тенденции восприятия украинской истории всплывали, хотя и не так часто, в постсоветский период и до нынешних событий, замечает А.В. Гущин, являясь «реакцией на пересмотр национальной истории в самой Украине, что болезненно воспринималось в российском обществе и российской элите» [Гущин, 2015, с. 1]. Автор считает, что подобная интерпретация украинской истории является сегодня важной составной частью образа современной Украины в России. Отчасти это объясняется, по его мнению, недостатком сотрудничества ученых обеих стран в постсоветский период, в результате чего «российское общество вынуждено потреблять информационный продукт, далекий от объективных подходов, что, кстати, характерно и для современной Украины, в которой за последние годы попытки новых интерпретаций истории принимали порой гротескные формы» [там же, с. 1].

Поворотным моментом в изменении образа Украины в России стал 2014 г. Первоначально митинги на Майдане в конце 2013 г. в ответ на отказ В. Януковича подписать в Вильнюсе соглашение об ассоциации с ЕС воспринимались как ограниченный молодежный протест. Последовавшие за их разгоном события стали преподноситься как действия радикалов, идейных наследников Бандеры, а также как протесты против коррупции. Надежды сторонников Майдана относительно вхождения Украины в Европу трактовались как наивные и объяснялись «промывкой мозгов и пропагандистской кампанией Запада, который, являясь режиссером Майдана (прежде всего США), делал вс"e, для того чтобы сформировать ложные представления о будущем у украинцев» [Гущин, 2015, с. 1]. Янукович после победы Майдана и бегства «воспринимался не просто как изгнанный президент, но как лидер, неспособный принять жесткое решение, потерявший контроль над страной» [там же, с. 1].

Характерна лексика, которая первоначально (до президентских выборов в Украине и вынужденного их признания Россией) применялась в отношении новой власти в Киеве, отмечает А.В. Гущин. Сама власть ассоциировалась с понятием «хунты», а ее приверженцев называли «фашистами». Внушалось представление, что «реальная власть в Украине захвачена радикалами.., а А. Яценюк и А. Турчинов, с одной стороны, слишком слабы, чтобы контролировать страну, а с другой – сами являются ставленниками геополитических соперников России…» [Гущин, 2015, с. 2].

Украинские события в этот период были темой номер один для российских СМИ, и они тесно увязывались с присоединением Крыма. В данном контексте образ Крыма – «это образ территории, которая ввиду проживания там значительного числа русских не приняла Майдан и, ожидая репрессий со стороны новых властей, пожелала воссоединиться с Россией. Россия же рассматривается как сторона, которая была несправедливо лишена Крыма авантюристичным поступком Н.С. Хрущева, в то время как вся история свидетельствует о том, что Крым – не только одна из колыбелей российской цивилизации, но земля, политая кровью русских.., которая по праву принадлежит именно России» [Гущин, 2015, с. 2]. Современная Россия трактовалась в данном случае как наследница и преемница Российской империи. Соответственно, присоединение Крыма для большинства россиян означало возвращение потерянной не по своей воле территории, т.е. торжество исторической справедливости.

Если образ Крыма в представлении россиян статичен, то восприятие юго-восточных регионов Украины на протяжении украинского кризиса менялось. Когда начались события на юго-востоке, «идея Большой Новороссии главенствовала в общественно-политическом дискурсе, на ТВ и в прессе выступали идеологи новороссийского проекта, которые формировали представления о том, что 8–9 областей Украины собственно Украиной в том смысле слова, в каком ее понимают в Киеве, не являются», – указывает А.В. Гущин [Гущин, 2015, с. 2]. Муссировались ожидания, что в связи с неприятием новой власти они в ближайшее время решат отделиться от Украины. Именно через эту призму были восприняты события в Одессе. Однако трактовка СМИ изменилась после введения санкций, ухудшения отношений с Западом, а также в связи с тем, что протестное движение в ряде областей не вышло на ожидаемый уровень. Присутствовало мнение, что Россия «упустила благоприятное время для решения вопроса быстро и эффективно в свою пользу» [там же, с. 2]. В любом случае Юго-Восток трактуется как «регион русского мира», «часть общего с Россией духовного и ментального пространства, которую Россия не может оставить в беде» [Гущин, 2015, с. 3].

Нынешняя украинская власть подается как жестокая (частые упоминания о карательных операциях), систематически нарушающая Минские соглашения. «За исключением отдельных экспертов либерального крыла, общественное мнение находится под очевидным влиянием той пропагандистской линии, которая определяет ее как власть, с одной стороны, олигархата, а с другой – ставленников США…» [Гущин, 2015, с. 3].

Другой темой, обсуждавшейся в связи с украинскими событиями, стала федерализация, преподносившаяся исходя из якобы незрелости и искусственности украинского государства, а также культурной разнородности ее регионов как единственная возможная форма государственности. «Украина воспринимается как дезинтегрированное государство, с высоким риском распада, как в силу исторических региональных различий, так и в силу неспособности нынешней власти осуществлять реформы» [Гущин, 2015, с. 3].

Важной составляющей образа Украины в России стала тема экономического кризиса в стране, ее экономической недееспособности. По контрасту Юго-Восток определяется как экономически сильный регион: «Донбасс кормил Украину». Телезрителя подводят к мысли, что Запад, устроив переворот на Украине, не проявляет большой готовности помогать ей экономически, как это могла бы делать Россия в случае вхождения Украины в пророссийские интеграционные структуры.

Выстраивание образа Украины, отмечает А.В. Гущин, подвержено определенной эволюции. Это касается прежде всего отношения к украинским властям. Если весной 2014 г. их называли «узурпаторами», то сегодня все же воспринимают как власть, пусть и выдвинувшуюся посредством переворота. Также оставлено предположение о том, что народ Украины восстанет против новой власти, чтобы быть ближе к России. Зато постоянно обсуждаются неудачи украинской власти в экономической и социальной областях. Наконец, к концу 2014 г. тема Большой Новороссии сошла на нет. В свою очередь тема Крыма выведена из украинской проблематики и теперь рассматривается лишь в контексте внутренних проблем России.

В заключение российский политолог подчеркивает, что украинский кризис оказал негативное влияние на образ Украины, сложившийся в России. Произошло оформление и укрепление существовавших ранее идеологем. Эксперт опасается, что последствия недавних событий еще долго будут сказываться на отношениях двух стран.

Автор также обращает внимание на неоднозначный механизм формирования образа Украины и его последствия: с одной стороны, «российские СМИ строго следовали официальной позиции Москвы и оказали колоссальное влияние на формирование негативного представления об Украине в России, с другой стороны, информационная кампания сама стала оказывать косвенное влияние на принятие решений в Москве, украинский вопрос стал, по сути, и вопросом внутриполитическим для России» [Гущин, 2015, с. 3]. В связи с этим выдвигается предположение, что формирование образа Украины остается в России актуальной задачей властей, с тем чтобы отвлекать внимание российского общества от экономических и других острых проблем.