Аквариум

Блин, может началось?
– мелькнула мысль.
– Я тоже начал превращаться?

Внимательно ощупал правой рукой левую кисть, закованную в браслеты. Вроде все как обычно. Ладонь, пальцы, костяшки, ногти. Онемела, припухла, но никаких раздутых суставов и когтей нет. Наверное, это все же что-то другое... Интересно, что бы сказал на это Леший...

Так, методом проб и ошибок, изучая нового себя, словно пытаясь разобраться в сложной незнакомой аппаратуре, к которой забыли приложить инструкцию по эксплуатации, я провел часа четыре. Постепенно перестал обращать внимание на холод. Однако снова начала мучить жажда и голод, болел сломанный зуб. Но деваться некуда, придется терпеть...

Решил, что пора вздремнуть. Думать, что делать завтра, надо на свежую голову. Сейчас там явно перегруз из-за свалившегося неизвестно откуда подарка. Долго икал более-менее подходящую позу, наконец, кое-как устроившись, закрыл глаза. Сон пришел тут же, однако ненадолго.

Скрип отодвигаемого засова был очень тихим, гость старался не шуметь, но я все равно мгновенно проснулся, приводя организм в боевую готовность. Мало ли, может Кирюша меня убивать пришел. Однако тут же расслабился. Нет, не Кирюша. Я знал, кто это еще до того, как темноту разрезала узкая полоска света, и в проеме возникла тонкая стройная фигура. Постояла на пороге, наверное, привыкая к темноте, разглядела меня, быстро подошла к трубе, поставила что-то на пол и отошла обратно, тихо закрыв дверь. Сама осталась. Уселась на каталку напротив меня, застыла.

Я смотрел на нее своим новым трехмерным зрением. Даже в виде расплывчатого образа, транслируемого в мозг подсознанием, она была красива. Очень.

– Привет.
– сказал я.

– Виделись.
– ответила она после долгой паузы. Снова помолчала, потом спросила:

– Почему ты меня вчера не убил?

– А что надо было?

– А ты, что - еврей?

– В смысле, - не понял я.

– Вопросом на вопрос отвечаешь...

– А-а... Нет, я - русский.

Неужели только это спросить и пришла? Любопытная...

– Ну так?
– не выдержала она.
– Почему?

– Я с девочками не воюю.

Усмехнулась:

– Нашел девочку...

– Ну, кто скажет, что ты мальчик, пусть первым бросит в меня камень.
– процитировал я классиков.
– Что приперлась-то? Поболтать просто или освободить меня хочешь, в благодарность, так сказать?

– А ничего не завернуть?
– фыркнула она.
– Я тебе вон поесть принесла, а ты хамишь тут.

– А Ромео твой не против?

– Какой Ромео?

– Ну, который - Ренат.

– А откуда ты?..
– удивленно начала девушка. Потом снова усмехнулась.
– Ромео... Не до меня ему сейчас. Вы в нем дырок вчера понаделали, помнишь?

– Сам виноват.
– сказал я, нащупывая бутылку воды и открытую консерву с килькой.
– За еду - спасибо. Ну давай, выкладывай. Что хотела?

Она опять надолго замолчала. Я в это время с удовольствием поедал далеко несвежую рыбу, шумно запивая ее водой. Наконец она тихо спросила:

– А ты правда с пивзавода?

– А смысл мне врать?
– ответил я с набитым ртом.

– Нет, ты точно еврей! Ну так да или нет?

– Да, я с пивзавода. У нас бункер прямо под строяком.

– Значит ты окрестности там хорошо знаешь?

– Вполне.

– На углу Пилоновской и Старогвардейской, прямо около площади, свечка была, такая бело-синяя, - быстро, с жаром заговорила девушка.
– Она там стоит еще?

Епта! Вот у нас большая деревня! Это же та самая свечка, где я с Волосатыми воевал!

– Стоит. А что?

– Жила я там.
– ответила она. Помолчала, явно колеблясь, потом спросила.

– Если я тебе помогу отсюда выбраться, доведешь меня до нее? Тебе же все равно к своим возвращаться надо...

Так, все понятно. Слухами земля полнится. Плавали, знаем...

– Что, домой переночевать потянуло?
– с усмешкой спросил я.

Мой вопрос явно застал ее врасплох:

– Ну... А почему ты так спрашиваешь?

– Тебя как зовут, ночной гость?

– Настя... Я не поняла...

– Так вот, Настя.
– перебил я ее.
– Не знаю, кто и зачем рассказал тебе эту байку, но со стопроцентной гарантией могу тебе заявить, что все это полная херня! Я сам в прошлом году повелся, поперся в свой бывший дом, но не дошел. И хорошо. Итак чуть без башки не остался. А те, кто дошел, предсказаний не оправдали. Все здесь остались. Только в виде фарша. Туда, в тот мир, никто не вернулся. Нельзя вернуться в место, которого нет... Просто, видимо, надо людям на что-то надеяться, жить ради чего-то, вот и придумывают всякие идиотские истории, да еще другим рассказывают, головы морочат...

Настя молчала. Потом я понял, что она плачет. Беззвучно и горько. Блин, зачем я ей так-то все это выложил? Можно ведь было помягче объяснить...

– Лучше бы ты меня вчера застрелил, - наконец прошептала она.

Женские слезы - страшная сила. Мне вдруг стало неимоверно жаль эту испуганную, хрупкую девчонку, потерявшуюся в страшной, жестокой и абсурдной реальности. Захотелось успокоить, защитить, прикрыть спиной, вытащить ее отсюда, лишь бы не ощущать сейчас, сидя в кромешной тьме, но видя и чувствуя лучше, чем при свете тысячи ламп, ее горе и отчаяние. Я сам в свое время в полной мере испытал это болезненное чувство обреченности, которое накрывает тебя с головой после звона разбитой вдребезги последней отчаянной надежды. Тогда меня растоптал Борода, вгоняя жесткие короткие фразы раскаленными гвоздями прямо в душу. Сейчас в его роли выступил я, с ходу обрушив на голову бедной девушки, суровую, горькую правду.

– Послушай... Настя...
– начал я, со странным чувством смакуя срывающееся с губ это, вроде бы, обычное русское имя.
– Пойми, пожалуйста, что жить здесь с надеждой в сердце нельзя. Нужно просто жить! Жить назло! Назло этому поганому месту, назло всем этим тварям наверху, назло самой смерти! Только так, поверь мне, я все это тоже проходил. Точно также маялся... Надо постараться забыть, что когда-то было по-другому, а если не получается, загнать воспоминания подальше и стараться не трогать. В конце концов, не можешь забыть близких - маму, папу, мужа, кто там у тебя был, не плачь по ним, не скорби, а наоборот, думай о том, как хорошо, что их здесь нет, как хорошо, что они все там, где мир живой. Значит и они живы, и все у них в порядке...

Она зарыдала уже в голос, не прячась. Прислонилась к стене, закрыла лицо руками и судорожно затряслась всем телом.

Мда... Успокоил, бля, доктор Курпатов... Вообще, до истерики довел.

Я решил пока помолчать, пусть выплачется. Уселся, как мог, на пол, опустил голову. Шли минуты. Мы так и сидели в темной холодной комнате, похожей на морг. Я - в одних штанах, привязанный, как собака, к трубе и сконфуженно молчащий, и она - напротив, сжавшись на больничной каталке и горько-горько плача. Долго сидели. Наверху я чувствовал ночь. Чувствовал мертвую тишину и пустоту, то тут, то там заполняющуюся стаями зверья, рыскавшего по улицам.