Аквариум

Тягомотина российской бюрократии обрушилась на Егора всей своей ленивой неповоротливостью в понедельник. Полдня в Загсе. Получил свидетельство о разводе, которое ему почему-то забыли дать в сентябре. Следующие полдня в суде. Запись на прием так и не получил. Во вторник все-таки назначили на следующую неделю, скупо объяснив, что дни уже предпраздничные — суета, неразбериха, так что придется подождать. Если б не препараты, циркулирующие в крови Егора, встреча с чиновниками могла закончиться очень плохо. И для чиновников, и для Егора. Для последнего, скорее всего, вообще, плачевно. Но, скрипнув зубами, Егор стерпел равнодушно-презрительные слова и ушел домой ждать.

А в среду вечером зазвонил телефон. Явление за последние месяцы для него редкое и необычное. «Наверное, менты наконец вспомнили». — подумал Егор, пытаясь по звуку звонка определить местонахождение мобилы. Определил, поднял с пола, взглянул на экран и чуть не выронил телефон из рук. Сердце екнуло. Номер был, явно, не местный.

Не дыша нажал «ответить» и услышал родной до резкой боли во всей груди голосок:

— Папочка! Папочка, это ты?

— Да, мое солнышко! Как я рад тебя слышать, как я соскучился! — на глаза навернулись слезы.

— Папочка! Я тоже соскучилась, мне так без тебя плохо! Папа! Забери меня отсюда домой… Папа, пожалуйста!

Голос сменили рыдания. Сердце Егора начало проламывать ребра.

— Что случилось, зайка?! Тебя кто-то обидел?

— Папа, мне здесь очень-очень плохо! Я так тебя люблю, папочка! Дядя Саша меня совсем не любит, а мама…

Звонок оборвался.

Егор, судорожно тыкая непослушными пальцами в экран, перезвонил. Раздались три длинных гудка, а потом вызов оборвали. Он позвонил еще раз. Оборвали на первом гудке. Еще раз и еще. Телефон выключили. Минут тридцать он, как параноик звонил и звонил, натыкаясь на холодный металлический голос, твердивший ему, что абонент недоступен. Наконец, села батарейка. Егор швырнул телефон в дверь и медленно сполз по стене. Сел на пол. Его трясло. В ушах до сих пор звучал отчаянный голос и плач дочери.

Потом который раз пострадала ни в чем неповинная квартира, а точнее, ее интерьер и мебель. Егор разбил в кровь костяшки пальцев и лоб о стены и шкаф, порезал ногу, после удара по двери, стеклянные вставки которой со звоном обрушились на плитку коридора, чудом не отрезав пальцы, а только вскользь пройдясь по голени. Душу рвали на части острыми когтями безграничная жалость и любовь к дочери и такая же безграничная ненависть к бывшей жене и пидору, который сейчас был ее мужем. Великая Китайская стена, с таким трудом возведенная вокруг его сознания в больнице, перестала быть Великой и трещала по швам, зияя то тут, то там проломами от стенобитных орудий орд лохматых свирепых дикарей, накатывающих на нее волна за волной. В мозгах пронзительной сиреной воздушной тревоги гремел вопрос «Что делать?!»

И тут, впервые за полтора месяца мелькнула мысль о бутылке. Даже, скорее, не мысль, а условный рефлекс, приобретенный за долгие годы злоупотребления, и, оказывается, до сих пор прятавшийся где-то в глубине головы. Сбегать в магазин, купить, залить весь этот ужас этиловым спиртом, пока огонь, бушующий внутри, не сжег его полностью. Егор даже обулся, схватил ключи, кошелек, прикоснулся к дверной ручке… А потом посмотрел на себя в зеркало, висящее в прихожей, и замер.

Нет. Все-таки не зря его лечили. Здравомыслие каким-то чудом выжило в приступе безумия и сейчас еле слышно сказало ему слабым, но не терпящим возражения, голосом:

— Так ты не поможешь ни себе, ни, тем более, своему ребенку. Это не выход, а наоборот, путь совершенно в другую сторону.

Егор долго смотрел на человека в отражении, почему-то вспомнив давний глюк, когда он увидел себя в образе сильного и хищного мужика. Потом с подчеркнутой аккуратностью положил ключи и кошелек на тумбочку, вернулся в комнату и достал таблетки. Это были транквилизаторы, которые ему дали в стационаре на самый пожарный случай. Сейчас случай был именно такой. Очень-очень самый и очень-очень пожарный. Выпил сразу три, лег на кровать, все еще трясясь всем телом, прикрыл глаза.

Через полчаса стало легче. Ярость притупилась, мысленный процесс соскочил с иглы эмоций и встал на путь логики.

«Что делать?».

Первой пришедшей на ум идеей снова стала продажа квартиры и путешествие в Испанию. Потом пришла трезвая мысль, что квартира — это последнее, что у него осталось, и если он хочет бороться за судьбу дочери, необходимо хоть что-то иметь за спиной. Ни один суд в мире не признает его права на ребенка, если он будет гол, как сокол. Брать кредит? Кто ж ему безработному — то его даст? Занять? Нет, уже думал. Не у кого занимать…

«Пешком, что ли, блин, идти?.. И пойду! По хрен!»

И только тут Егор вспомнил о том, что он «на карандаше» у полиции и под подпиской о невыезде. Ему из города отлучаться запрещено, а он, бля, за границу собрался! Что же делать-то?

Еще минут десять тягостных раздумий привели к неприятному выводу, что ехать никуда нельзя. Хрен с ним, с законом, но дочь ему в таком случае не то, что не отдадут, даже близко не подпустят.

Еще через пять минут пришел другой вывод. Необходимо как-то выходить на контакт с женой. Отвратительно, противно, но необходимо. Без диалога с ней в данный момент ничего не получится. А действовать нужно было срочно. Егор знал, что дочери плохо. Она никогда не была склонна к притворству и лжи, и уж если сама нашла способ связаться с ним, значит все на самом деле хреново. Прием в суде назначен на понедельник, сегодня среда. У него целых четыре дня на то, чтобы узнать новый номер бывшей супруги. Объехать ее подруг, бывших общих друзей, в конце концов, снова идти на поклон к теще. Рассказать про звонок. Внучку она любит, вот только поверит ли Егору?

Встал с кровати, нашел среди стекла и кусков мебели, разбросанных по коридору, телефон. Экран наискосок пересекала неслабая трещина. Вставил зарядное устройство, через полминуты увидел мигающую батарейку. Слава Богу, работает. Подождал, пока заряд не наберет хотя бы процентов пять, начал звонить теще. А та была отключена. Блин, специально что ли? Эта позвонила, предупредила?

Позвонил на домашний. Его Егор помнил наизусть с тех самых пор, как они только-только начали встречаться с той красивой, доброй и ласковой девушкой, которой когда-то была его жена. Поцелуи в подъезде, цветы, кафешки, первый секс… Романтика, сука! Трубку взял тесть. Узнав голос Егора, пробурчал, что теща в гостях, и прервал разговор. Следующие попытки дозвонится до старого придурка успеха не принесли. То ли уснул, то ли принципиально не отвечает.

«Этот-то, за что меня так ненавидит? Почти десять лет душа в душу… Нормальным мужиком был всегда… Ладно, хер с ним. Там теща главная, с ней разговаривать надо. Тесть, так, подай — принеси и заткнись».

Транквилизаторы продолжали наращивать свое присутствие в крови. Егор совсем успокоился. Лег обратно на кровать, закрыл глаза. Давно у него не было такого нервного напряга вкупе с моральным опустошением, поэтому сейчас наступал отходняк. «Полежу немного, потом опять буду звонить. Не дозвонюсь — поеду в гости. Вот обрадуются!» — подумал он и уснул…

* * *

А ночью к нему снова пришли.

Не корявые Ануннаки с желтыми горящими глазами, а кто-то другой. Кто-то совершенно другой.

Егор неожиданно проснулся и, еще не открыв глаза, почувствовал рядом чье-то присутствие. Ощущение являлось настолько пронзительным и всепоглощающим, что было очень страшно разомкнуть сжатые веки и взглянуть. Казалось, ночной гость, заполнив собой весь Город, весь мир, всю Вселенную, в то же время, сосредоточил всего себя в плотное бесформенное нечто перед кроватью Егора и пронзительно смотрел на него. Никаких эмоций от него не исходило. Ни холодного презрения и равнодушия, как от прежних посетителей, ни злобы, ни угрозы, ничего. Он просто Был здесь, рядом с Егором, вокруг него, или даже внутри, и просто Смотрел. Огромный, величественный, сильный…