Аламут

Джоанна приоткрыла рот от изумления, щеки ее вспыхнули. Руки Айдана легко лежали на ее плечах, но она не могла вырваться, как будто они были железными оковами.

Он поцеловал ее, легко и быстро. И, вопреки всем его уверениям, очень умело.

Она смотрела на него с чувством, близким к отчаянию. В этом она была не более искусна, чем во всем остальном. Она желала его, всего его; но его было так много! Она была словно дитя. Словно маленькая девочка, которая хочет съесть все конфеты в вазе, и объедается ими, и болеет от этого, и плачет, потому что конфет так много, а она такая маленькая!

Умереннее, подумала она. Сдержанней. Он здесь. Бог ведает, почему, Бог ведает, как, но он избрал ее. Или был избран ею. Он не выглядел древним, величественным или мудрым. На вид он был просто молодым мужчиной, который… о святые, который думает, что любит ее.

Сердце ее было холодным комком, кусочком льда. И теперь, пока она стояла и смотрела на Айдана, этот лед таял, холод уходил, сердце раскрывалось. Переполнялось чувствами, цвело и пело. Джоанна не могла дышать. Она едва могла смотреть.

Счастье. Это было счастье. Она засмеялась — словно зажурчала вода, словно в пустыне открылся родник.

Айдан понимал это. И в этом была прелесть. Он всегда мог понять ее душу.

Они упали на ее постель. Он смеялся вместе с нею, так же безудержно, как она, и так же восхитительно безумно. Это была величайшая шутка во всем мире. Он и она, и грех, и святость, и здравый рассудок, и как мало, как ничтожно мало все это значило.

11

Джоанна не впала в смертный грех. Она окунулась в него с открытыми глазами, приветствуя его всем сердцем. И она не могла вызвать в себе раскаяние. Когда она пыталась это сделать, демонический голосок в ней вещал: «Мужчины никогда не раскаиваются в этом. Ранульф никогда не раскаивался.» И еще: «Как это может быть злом? Это сплошное счастье.»

Мир уничтожил бы ее, если бы узнал об этом. Она была осторожна; или же осторожным был Айдан. При свете дня она была госпожой, а он — ее рыцарем; принцесса и ее телохранитель. По вечерам, в лагере или караван-сарае, она ужинала в царственном уединении, а он — вместе с охранниками. Но в ночные часы между наступлением полной темноты и рассветом маски спадали. И ни она, ни он, не в силах были прекратить то, что было между ними.

Дара не могла помочь, но она знала. Она была немой, но не глухой и отнюдь не слепой. Но она не подавала виду. Ее отношение к Джоанне не претерпело особых изменений, как и ее страх перед Айданом. Иногда Джоанна пыталась догадаться, что думает Дара. Был способ узнать это, но Джоанна не прибегла к нему. Это было бы слишком похоже на предательство. По отношению к Даре; по отношению к Айдану, который мог проникнуть в ее мысли.

Никто больше и не догадывался ни о чем. Джоанна была уверена в этом. Она знала, что при дворе такие вещи открывают по взглядам, улыбкам, касаниям рук. Это все им двоим не было нужно. Джоанна могла просто думать о своей любви к нему и знать, что он знает. Хотя порою она улыбалась под вуалью, просто от счастья; просто потому, что она была смертельно больна, а он исцелил ее.

— Я никогда не верила, что так может быть, — сказала она Айдану в ночь перед прибытием в Дамаск.

Было уже поздно, и на сон оставалось мало времени, но Джоанна не хотела спать. Вечером Айдан пел в кругу мужчин, и они долго не отпускали его. Он выучил восточные песни, высокие и протяжные, слишком непривычные для западных ушей. И секретом, известным только ему и ей, было то, что он пел для нее.

Айдан улыбнулся и провел пальцем по локону, обвившемуся вокруг ее груди. Иногда она забывала, как несовершенно ее тело, каким дряблым и тяжелым оно стало; хотя, если говорить честно, от долгой верховой езды оно вновь сделалось стройнее и сильнее. Но Айдан заставлял ее почувствовать себя прекрасной. Когда он смотрел на нее, она понимала, что так и должно быть: она есть то, что она есть, и она любима.

— Почему? — спросила Джоанна. — Почему я?

— Почему кто-либо в мире? Быть может… — Айдан подбирал слова или притворялся, что подбирает их. — Быть может, это то, как ты сидишь на лошади. Или как ты оглядываешься в тревоге, легко и быстро, словно чистокровная кобылка. Или твой характер. Да, я думаю, что причиной всего твой характер. Он пленяет меня. Ты можешь быть кроткой, а через миг — словно налетел пустынный шторм — впасть в неистовый гнев. Мы можем понять это, я и мой характер. Нам хочется укротить твой темперамент. Или, — добавил он, — состязаться с ним на равных.

— Я не думаю, что для тебя это трудно.

Айдан засмеялся, дыхание его щекотало ей шею.

— Смотрите-ка, собираются тучи!

Она вскинулась, высвобождаясь из его объятий:

— Так вот, кто я для тебя? Домашнее животное? Кобыла, которую надо объезжать, пока она не покорится?

— Ты знаешь, что это не так. — Голос Айдана был совершенно спокоен, но шутливость его тона исчезла.

Демон потянул ее за язык:

— Я никогда не буду равной тебе, ведь так? Я только человек. Я только развлечение, пригодное, чтобы скоротать время до появления ассасина. Как удобно, не правда ли? Ты можешь получать удовольствие и в то же время охранять меня.

— Да, удобно, — ответил Айдан. Он сел, откинув волосы назад. Его движения всегда напоминали кошачьи, но сейчас это было заметно несколько более — знак того, что ей удалось задеть его. Поднявшись, он стал охорашиваться, словно кот: расчесывать волосы пальцами, приглаживать бороду.

В душе Джоанны вспыхнула искорка смеха, заставившая демона бежать прочь. Она упала на Айдана, опрокинув его навзничь и прижав его своим телом. Его взгляд скользнул вниз — от ее лица до тяжело колышущихся грудей.

— Ох, проклятье! — промолвила Джоанна. — Я никогда не могу долго сердиться на тебя. Это чары?

— Если и чары, то не мои.

Она склонилась, чтобы поцеловать его. Он принял поцелуй более чем охотно. Поцелуй длился восхитительно долго. Айдан выгнулся, столь же возбужденный пребыванием внизу, как и сверху. Но Джоанна остановила его.

— Скажи мне правду. Что я для тебя? Только смертная?

Для мужчины было тяжело говорить разумно, обнимая женщину, но Айдан был кем-то большим, нежели просто мужчина. Он покачал головой.

— Ты Джоанна. Ни одна смертная женщина никогда не была для меня тем, что ты есть для меня.

Эти слова успокоили ее. Когда он дал ей все, что мог дать, она уснула, сплетя свои длинные ноги с его ногами.

Вскоре Айдану следовало встать и вернуться на свое место, прежде чем рассвет развеет чары, призрачный образ человека, спящего на матраце. Но Айдан все никак не мог собраться с духом и подняться.

Он говорил ей правду. Он и не предполагал, что случившееся между ними могло произойти. Она была смертной женщиной. Но у нее был дар: она умела раскрыть свою душу, как умеют немногие смертные, и отдать всю себя, не скупясь. И чем больше она отдавала, тем больше у нее оставалось. Ее счастье пело в его душе, словно струна арфы.