Алая буква (сборник)

«Счастливой… – думала Хепизба с мрачным осознанием того, как тяжело у нее на сердце, как же оно замерзло от боли. – Счастливой. Он обезумел, и, если бы я могла почувствовать, что проснулась, я тоже сошла бы с ума!»

Если навязчивая идея была безумием, то Хепизба не так уж и ошибалась. Как бы быстро они не уносились в грохочущем железном вагоне, мысленно Хепизба продолжала шагать по улице Пинчеон. Многие мили разнообразных ландшафтов не могли спасти ее от семи старых шпилей, от их мха, от сорняков по краям, от витрины лавочки, дверь которой трясет покупатель, заставляя колокольчик оглушительно звенеть, не тревожа, впрочем, судью Пинчеона! Этот старый дом был повсюду! Его мрачная громада мчалась со скоростью, опережающей поезд, и флегматично окутывала любую точку, на которую Хепизба могла взглянуть. Ее разум слишком закостенел, чтобы воспринимать новое с той же готовностью, что и Клиффорд. Тот обладал крылатой природой, она же была похожа на растение, которое не может долго жить оторванным от корней. А потому отношения, до сих пор существовавшие между ней и братом, внезапно изменились. Дома она была его хранительницей, здесь же Клиффорд стал ее защитником и, похоже, воспринял это новое положение вещей со свойственной ему тонкостью чувств. Его интеллект благодаря стрессу приобрел мужество и остроту или, по крайней мере, крайне похожие на них качества, которые, впрочем, могли оказаться болезненными или временными.

Кондуктор явился проверить их билеты, и Клиффорд, забравший у Хепизбы сумочку с деньгами, вложил банкноту в протянутую руку кондуктора, поскольку заметил, что именно так поступали другие.

– Для вас и для леди? – спросил кондуктор. – И как далеко?

– Так далеко, насколько это возможно, – сказал Клиффорд. – Не имеет значения. Мы путешествуем просто для удовольствия.

– Вы выбрали для этого очень странный день, сэр! – заметил старый джентльмен с пронзительным взглядом, сидящий напротив и разглядывающий Клиффорда и его спутницу, словно не зная, как на них реагировать. – Удовольствие в этом восточном дожде можно найти лишь в собственном доме, у доброго очага!

– Я не вполне согласен с вами, – ответил Клиффорд, вежливо кланяясь старому джентльмену и немедленно хватаясь за возможность завести разговор, которую тот предоставил. – Я лишь недавно обнаружил, что, наоборот, это потрясающее изобретение, железная дорога, предназначена для того, чтобы увезти нас от устоявшихся мыслей о доме и камине, заменив их на нечто лучшее.

– Во имя здравого смысла, что может быть лучше собственной гостиной и теплого очага? – крайне раздраженно спросил старый джентльмен.

– Упомянутые вещи не обладают той ценностью, которую им приписывают многие добрые люди, – ответил Клиффорд. – Они, выражаясь кратко, плохо служат негодной цели. Я считаю, что наши улучшившиеся и продолжающие улучшаться способы передвижения предназначены для того, чтобы вернуть общество к кочевой жизни. Вы знаете, добрый сэр, – вы наверняка испытали это на собственном опыте, – что весь прогресс человечества идет по кругу или, используя более точное и прекрасное сравнение, по восходящей спирали. Пока мы представляем, что движемся вперед и на каждом шагу совершаем новые открытия, на самом деле мы возвращаемся к тому, что уже давно было использовано и забыто, но теперь найдено снова, улучшено и доведено до идеала. Прошлое является всего лишь грубым пророчеством настоящего и будущего. Но применим эту истину к теме нашей беседы. В ранние века человечество обитало во временных пристанищах, в шалашах из веток, которые строились с той же легкостью, что и птичьи гнезда, – если это можно назвать строительством, ведь эти милые дома на одно лето скорее росли, нежели были сделаны руками, – и сама Природа поддерживала нас там, где изобильно росли фрукты, рыбы и дичи было вдоволь и, главное, ощущение красоты питалось прекраснейшими видами озер, лесов и холмов. Та жизнь несла в себе очарование, которое, с тех пор как человечество о ней забыло, исчезло навеки. Но родилось нечто лучшее. У прошлого были свои недостатки: голод и жажда, суровая непогода, палящее солнце, утомительные и изматывающие походы по бесплодным и мерзким дорогам, которые пролегали меж очагов плодородия и красоты. Однако на нашем витке восходящей спирали мы избавлены от этого. Железные дороги, – если только сделать их звуки более музыкальными и избавиться от грохота и тряски, – станут величайшим нашим благословением за все минувшие века. Они даруют нам крылья, они избавляют путников от пыли и грязи, одухотворяют путешествие! При столь легком способе передвижения к чему человеку обрекать себя на жизнь в одном месте? К чему строить громоздкое обиталище, а не обходиться лишь тем, что он может унести с собой? К чему становиться пожизненным узником кирпича и камня, источенного червями дерева, если можно просто нестись в каком-то смысле в никуда, а в ином смысле – в любое место, где красота и удобство станут нам приютом?

Лицо Клиффорда светилось, пока он излагал свою теорию, юношеский характер проступал в нем, превращая морщины и старческую бледность в почти прозрачную маску. Веселые девушки, оставив свой мяч на полу, смотрели на него. И говорили себе: «Возможно, что прежде чем волосы его поседели, а морщины избороздили лицо, этот человек покорил немало женских сердец». Но увы! Ни одна женщина не видела его лица, пока оно было красиво.

– Едва ли я могу назвать улучшением подобное положение вещей, – заметил новый знакомый Клиффорда. – Жить везде и нигде!

– Разве нет? – воскликнул Клиффорд со странной энергией. – Для меня это ясно, как солнечный свет, – пусть его и нет сейчас на небе, – совершенно ясно, что величайшим камнем преткновения на пути к человеческому счастью и лучшей жизни являются эти груды кирпича и камней, склеенные раствором, или же бревна, скрепленные гвоздями, которые люди в муках возводят, чтобы именовать своим домом! Душе нужен воздух, вольный воздух и постоянная его перемена. Нездоровые тенденции, в тысячелетнем своем разнообразии, портят жизнь обитателей старых домов. Нет более вредной атмосферы, нежели атмосфера старого дома, пропитанного ядом покойных предков и родственников. Я знаю, о чем говорю. Есть некий дом в моих воспоминаниях – один из тех, которые строили со шпилями (у этого дома их семь), в несколько этажей, такие еще можно увидеть в старых городах, – прогнивший, безумный, скрипучий, полный сухой гнили, темный и жуткий старый донжон, с арочным окном над входом и маленькой лавочкой сбоку, с огромным печальным вязом у крыльца! Должен отметить, сэр, что когда бы я мысленно ни вернулся к этому особняку с семью шпилями (и это довольно забавно, должен я вам сказать), меня посещает видение старого человека крайне сурового вида, сидящего в дубовом кресле, мертвого, как камень, с отвратительным пятном крови, виднеющимся на его рубашке! Мертвый, с открытыми глазами! Он портит весь дом, который я помню. Я никогда не мог жить там, быть счастливым, заниматься чем-либо и радоваться тому, что посылал мне Господь.

Его лицо потемнело и словно съежилось, постарело в единый миг.

– Никогда, сэр! – ответил он. – Я ни разу не вздохнул там свободно.

– Я полагаю, что нет, – ответил старый джентльмен, глядя на Клиффорда скорее пристально, нежели с сочувствием. – Я думаю, что нет, с вашим-то восприятием мира.

– Конечно нет, – продолжил Клиффорд, – и я испытал бы облегчение, если б этот дом был снесен или сожжен, чтобы земля избавилась от него и буйные травы покрыли его фундамент. Ни за что я больше не вернусь в то место! Поскольку, сэр, чем дальше я от него уезжаю, тем больше радости, легкости и свежести, сердечного трепета и танца мыслей, иными словами, юности – да, моей юности, моей юности! – возвращается ко мне. Не далее чем сегодня утром я был стариком. Я помню, как смотрел в зеркало и удивлялся своим седым волосам, своим морщинам, многочисленным и глубоким, что избороздили мой лоб, щеки, от глаз протянулись к вискам! Это случилось слишком быстро! Я не мог этого вынести! Старость не имела права прийти! Я еще не жил! Но неужели сейчас я кажусь вам старым? Если да, то моя внешность странно лжет обо мне, потому что великое бремя покинуло мой разум и я чувствую себя в расцвете юности, весь мир и лучшие мои дни лежат передо мной!

– Я верю, что вы способны так думать, – сказал старый джентльмен, казавшийся смущенным и явно желающий избежать заключений, к которым безумная болтовня Клиффорда подталкивала их обоих. – И желаю вам всего наилучшего.

– Бога ради, милый Клиффорд, замолчи! – прошептала его сестра. – Они подумают, что ты сумасшедший!

– Сама помолчи, Хепизба, – ответил ей брат. – Неважно, что они подумают! Я не безумен. Впервые за тридцать лет мои мысли льются потоком и я нахожу слова, в которые могу их облечь! Я должен говорить и буду говорить!

Он снова повернулся к старому джентльмену и возобновил беседу.

– Да, мой добрый сэр, – сказал он. – Я искренне убежден и надеюсь, что понятия «крыши над головой» и «домашнего очага», которые долго считались святыми, вскоре исчезнут из нашего обихода и будут забыты. Только представьте на миг, сколько зла человеческого исчезнет при одной этой перемене! То, что мы называем недвижимостью – надежная земля под нашими домами, – разве это не основа почти всех бед этого мира? Люди готовы на любое зло, готовы накопить огромное количество пороков, лишь бы построить большой мрачный особняк с темными комнатами и умереть в нем, оставив его наследникам, чтобы и те в нем страдали. Человек кладет свой собственный труп в основание дома, он вешает хмурый портрет на стене и затем, сделав все, чтобы навлечь на себя злой рок, ожидает, что его праправнуки будут там счастливы. Нет, я не несу дичь. Я знаю такой дом!

– Тогда, сэр, – сказал старый джентльмен, которому не терпелось оставить эту тему, – вы не виноваты в том, что его покинули.

– В течение жизни нынешнего поколения, – продолжал Клиффорд, – все это будет уничтожено. Мир становится слишком духовным и утонченным, чтобы нести подобное бремя и дальше. Довольно долгое время я провел в основном в одиночестве, зная о жизни куда меньше других, но даже для меня предзнаменования лучшей эры человечества очевидны. Подумайте о месмеризме! Разве он никак не способствует смягчению человеческих нравов?

– Все это чепуха! – прорычал старый джентльмен.

– А эти шумные д'yхи, о которых недавно рассказывала нам Фиби, – сказал Клиффорд, – кто же они, как не вестники мира духовного, которые стучатся в двери материального? Эту последнюю дверь следует распахнуть!

– Вновь чепуха! – воскликнул старый джентльмен, все больше раздражаясь. – Я бы прошелся доброй палкой по пустым головам дураков, распускающих подобные абсурдные слухи!

– И есть еще электричество – демон, ангел, могучая сила физики, всепоглощающий разум! – воскликнул Клиффорд. – Это тоже чепуха? Это факт – или же я придумал, что с помощью электричества мир станет единым великим нервом? Наш шар земной, возможно, – это огромная голова, мозг, инстинкт и разум! Или, можно сказать, что он сам по себе мысль, лишь чистая мысль и не имеет субстанции, которую мы ему приписали!