Алая графиня

Бывший Франческо делла Ровере был невероятно тучен, настоящая гора трясущейся плоти, обтянутой белым и облаченной в золотую парчу с малиновой бархатной отделкой. Поверх всего этого он набросил белый атласный плащ, вышитый алой и золотой нитями. На голове была митра из белого шелка, украшенная золотой тесьмой, рубинами, аметистами, топазами и изумрудами. На вздымающейся с сипением груди покоился большой золотой крест, инкрустированный бриллиантами.

У Папы была квадратная массивная голова, а тело и того больше. Даже сидя он казался таким же высоким и длинноруким, как и великан Джироламо, его так называемый племянник, хотя огромный костяк и тонул в складках сала. Папа был чисто выбрит и почти лыс, с пухлыми щеками и многочисленными подбородками. По его лицу струился пот, несмотря на усилия двух приближенных, которые стояли по бокам от трона и обмахивали понтифика двумя церемониальными веерами. Нос у Папы был прямой и длинный, с загнутым кончиком и широкими раздутыми ноздрями; казалось, что он прочно зажат круглыми пухлыми щеками. Длинный подбородок и нижняя челюсть скрывались в складках жира, а рот как будто и вовсе отсутствовал. Белки глаз были желтыми, веки тяжелыми, брови, выгнутые крутой дугой, — тонкими. Изнуренный разум, светящийся в этих глазах, вселял тревогу.

Делла Ровере был выдающимся человеком. Он родился в бедной крестьянской семье, в лигурийской деревне Савоне. Но юный Франческо рано понял, что церковь дает ему единственный шанс спастись от нищенской жизни рыбака, и стал францисканцем. Он быстро достиг высокого положения и в итоге сделался главой ордена. Этот служитель Божий выказал удивление, узнав, что Папа Павел II пожаловал ему кардинальскую шапочку, и пришел в гнев, когда после смерти этого понтифика и быстрого избрания на папский престол его самого поползли слухи о подкупе, якобы имевшем место.

Мы замерли перед алтарем, рядом с которым стояли две жаровни и висела кадильница. Я осталась рядом с оратором из Милана, послами и прочими приглашенными, а кардинал делла Ровере, Джироламо и Катерина поднялись по серым мраморным ступеням к алтарю, опустились на колени и перекрестились, глядя вправо, туда, где сидели Папа и кардиналы. Затем делла Ровере поддержал Катерину под локоть, помогая подняться, и подвел ее к папскому трону. Она опустилась на колени с лебединой грацией, расправив плечи, высоко подняв голову, отчего изящный изгиб шеи стал особенно заметен, и поцеловала сначала туфлю Папы, а затем его кольцо.

Лицо Сикста уже не было скучающим и надутым, он лучезарно улыбнулся, наконец-то продемонстрировав губы, такие же маленькие и округлые, как у сына, и серые беззубые десны. Понтифик с жаром пожал Катерине руку и похлопал по стульям, стоявшим по бокам от трона. Джироламо сел справа от Папы, Катерина — слева, и следующие три часа всем нам пришлось страдать, внимая бесконечной службе, во время которой Сикст регулярно одаривал Катерину улыбкой. Испанский посол, вынужденный стоять всю церемонию, лишился чувств, и его пришлось вынести из церкви.

Когда месса закончилась, никто не двинулся с места, желая увидеть, что произойдет дальше. Кардинал делла Ровере поднялся и велел Катерине снова опуститься на колени перед его святейшеством. Она во второй раз поцеловала красную бархатную туфлю и осталась стоять на коленях, а оратор из Милана вышел вперед, нервно откашлялся, вынул из кармана лист бумаги и принялся перечислять на латыни все удивительные достоинства невесты. Этот панегирик, казалось, длившийся бесконечно, уже вызывал тошноту, но тут Сикст благодушно улыбнулся, взмахнул рукой, прервал оратора и похвалил его за блистательно исполненную работу. Затем он жестом велел Джироламо встать и занять место рядом с невестой.

Тот взял Катерину за руку, и Сикст приступил к венчанию. У него был мощный, глубокий и звучный голос, вот только дикция канула в Лету вместе с зубами. Согласные звучали невнятно, шипящие растягивались как у пьяного. Но все равно его речь завораживала, потому что в юности Франческо старательно овладевал не только теологией и философией, но и ораторским мастерством и риторикой. В результате его крестьянское происхождение выдавала лишь легкая гнусавость.

По указанию Папы Джироламо, побелевший от переживаний и неулыбчивый, надел на палец Катерины простое золотое кольцо, затем наклонился и быстро поцеловал ее.

Сикст с мальчишеским восторгом захлопал в ладоши, его рот растянулся в черной беззубой улыбке, углы губ исчезли в складках жирных щек.

— Ну же, ну же, моя дорогая! — Он протянул Катерине огромную пухлую ладонь.

Она пожала ему руку и уже хотела снова опуститься на колени, но Папа удержал ее и махнул Джироламо, который приблизился к жене, чтобы расстегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье. Сикст щелкнул пальцами, подзывая кардинала делла Ровере, сидевшего рядом. Тот живо подскочил и передал его святейшеству небольшую бархатную коробку.

Сикст открыл ее, вынул ожерелье и поднял так, чтобы передние ряды рассмотрели его в сумрачном свете. Четыре золотые цепи толщиной в два пухлых пальца Папы покачивались на общем замке. На одной висел большой изумруд с шестью маленькими по бокам. На второй были такие же рубины, на третьей — алмазы и на четвертой — сапфиры. За подобное украшение в Риме можно было запросто купить самое большое кардинальское палаццо. Общий вздох восхищения эхом отдался от стен святилища.

— Это тебе больше к лицу, чем простые жемчужины, — провозгласил Папа, пришепетывая и глотая согласные. — Джироламо счастливейший из людей. Я слышал, что ты хороша собой, дорогая моя, но подобными простыми словами невозможно передать истину. Ты ослепительнее этих сверкающих камней!

— Мне не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность, ваше святейшество, — проговорила Катерина своим пока еще детским голосом. — Ваша щедрость не знает границ, я не заслуживаю подобной милости. — С этими словами она опустилась на колени.

Сикст притянул Катерину к себе, прижал ее плечи к своим коленям и вынудил невесту вытянуть лебединую шею. Поза была неудобной и даже опасной, но Катерина стояла совершенно неподвижно, пока его святейшество толстыми неуклюжими пальцами застегивал ожерелье. Затем он велел Катерине подняться, и она вместе с Джироламо развернулась лицом к вздыхающей публике, чтобы показать свои каменья.

Сикст махнул рукой кардиналам, сидевшим рядом с ним на возвышении. Они сейчас же поднялись, и делла Ровере представил Катерину каждому из них. Кроме родственников Папы здесь были представители семейства Орсини и Колонна, трое французов, двое испанцев и один грек.

Но лучше всего я запомнила первого, сидевшего на вожделенном месте рядом с Папой. Это был высокий каталонец с едва уловимым акцентом, волосами цвета воронова крыла и оливковой кожей. Когда-то он изучал юриспруденцию и много лет прослужил вице-канцлером папской курии. Хотя ему уже перевалило за сорок, он был крепок, строен и широкоплеч, от него так и веяло обаянием зрелого мужчины. С того момента, как Катерина взошла на возвышение, он не сводил с нее глаз. На его овальном лице выделялся широкий нос, полные губы и высокий лоб. Карие глаза под выразительными черными бровями и резко очерченные скулы выдавали чувствительную, живую натуру и незаурядный ум. Когда юная графиня Имолы взглянула на него, он сперва обольстительно улыбнулся ей и лишь потом пробормотал благословение. Кардинал делла Ровере повел Катерину дальше, а испанец посмотрел ей вслед с неослабевающим вожделением и растущей решимостью.

Помню, я тогда с раздражением подумала: «Да он ее хочет».

Это был кардинал Родриго Борджа.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Свадебный пир устроили во дворце Орсини, расположенном напротив собора Святого Петра, на другом берегу Тибра. Даже в огромных залах, опрысканных дорогими духами и украшенных гирляндами роз, чувствовался запах человеческого пота. Катерина была измучена, раскраснелась от жары, но стоически улыбалась всем, дожидаясь окончания затянувшегося допоздна обеда из двадцати двух перемен.