Алая стена

Прошло ни много ни мало, но уже как целый год с даты захвата Фелисидадом этого славного небольшого городка, где для них уже не осталось ни друзей, ни знакомых. В принципе натура людей стала по большей части обособленной, чтобы лишний раз не попасться, лишний раз не быть увиденным, чтобы о тебе не вспомнило ни государство, ни недовольный прохожий.

К супругам уже даже успел наведаться кочующий переписчик Макар Алиев, забравший у них последний шанс на бесследное исчезновение. Он прибыл к ним в день захвата, когда часть людей пытались безуспешно сбежать, за что их расстреляли. Горы трупов. Именно это сподвигло Правителя поручить кому-нибудь перепись населения, ведь завести новенький чистый белый список был куда легче, чем опознавать и вычёркивать бесконечных убитых и пропавших. Для этих целей был выбран безупречный с точки зрения правительства Фелисидада репутацией и опытом работы Алиев. Ему беспрекословно доверяли, и он слыл приличным и весьма деятельным человеком в местных кругах самоуправления.

Дело было утром, в ту ночь Мария мучалась от бессонницы, насмотревшись ужасов наяву, а не во сне и успев добиться лишь двух часов слабого сна, которые сложились из нескольких попыток заснуть. К счастью, Марию не тревожили сны. Борис же не спал вовсе. В 7 утра был назначен обход Алиева, и он исполнительно принялся за работу, решив начать это дело пораньше, чтобы раньше с ним разобраться. Он позвонил в первую попавшуюся ему на улице дверь.

В доме Голошейкиных послышался противный дверной звонок, и Борис с некоторым сомнением и великой неохотой накинул халат и медленно двинулся к источнику шума. Мужчина посмотрел в глазок: перед ним стоял невысокий с густым чёрным волосом грузин, в сером костюме и с коричневым дипломатом в левой руке, в правой же он держал ручку. Это был Алиев. Он улыбнулся, обнажив свои зубы-заборы, предположив, что на него смотрят через глазок, и обратился:

– Здравствуйте, уважаемый.

Борис открыл дверь, Алиев прошёл внутрь быстрым шагом, огляделся, спешно положил дипломат у ножки дивана и уставился на зависающего от бессонной ночи Бориса, который стоял у входной двери всё в том же неподвижном положении.

– Вы тут один? – спросил грузин, зажевав зубами левую часть нижней губы. Это было его вредной привычкой, приводящей то к содранной коже, то к последующим коростам, то к опухшей части губы.

В это время Голошейкин размышлял о возможности умолчать о существовании жены, чтобы дать ей шанс укрыться. Он уже даже был готов отпустить её одну в неизвестном направлении, а потом, как тайный агент или какой-нибудь сыщик, отыскать любимую, Правда, всё это было лишь плодом сонной деятельности мозга и бессмысленных грёз. К несчастью для Бори эти размышления прервал громкий звук. Что-то словно упало на кафель. Алиев внимательно посмотрел в сторону доносящегося шума. Из-за стены с виноватым видом вышла полуголая женщина. Это была Мари.

– Нет, с женой, – произнёс тонкий и одновременно с хрипотой женский голос. Мари начала натягивать свой лёгкий атласный халат василькового цвета, который почему-то она до этих пор держала в руках.

– Достаньте свои паспорта, мне нужны лишь ваше ФИО, возраст и профессия, – Алиев посмотрел на Бориса, тот стал чуть более подвижен, и отправился томным шагом в, по всей видимости, спальню за документами. Деваться было уже некуда.

Мари прошла на кухню, поставила кипятиться чайник, всматриваясь в одну и ту же точку, потом меняя объект исследования и снова пялилась на какой-то другой угол квартиры, попутно зевнув раз пять. После того, как чайник уже вскипел, она уставилась на сомнительного гостя, резко почувствовав сильную тревогу:

– Кто вы?

– Макар Алиев, переписчик.

– Будете чай?

Подобного рода гостеприимство было частью воспитания Мари, которое в данном контексте, если вникать в суть произошедшего, было глупым, и что она, по сути, только что предложила отведать чаю человеку, который участвовал в захвате её родных территорий, поддерживал то ночное кровопролитие. И этот захватчик искромётно, в сравнении с речью всех Голошейкиных этим утром, ответил:

– Спасибо, но откажусь, я здесь ненадолго. Скажите пока ваше имя, возраст и род деятельности.

Мари сказала всё необходимое, а Алиев лишь приметил её профессию:

– Учительница, значит…

В этот момент в комнату зашёл муж Марии и предоставил паспорта. После этого он так же сказал необходимые сведения. Не было смысла сопротивляться, отстаивать права, ведь прав уже никаких у них не осталось. Смысла не было не только в этих действиях, но и в существовании всего мира, смысл в целом как определение пропал в ту самую секунду, когда этот их маленький, до глубины души родной городок, определился во власти Правителя.

– И хирург… – Алиев задумчиво посмотрел на паспорта супругов. – Такие люди будут полезны Правителю, сейчас все заново будут устраиваться на работы, так что успевайте. А мне пора к следующему дому, до свидания.

Алиев подозрительно улыбаясь ушёл. Но вернёмся же к дням настоящим.

На следующие сутки после еженедельной закупки продуктов, то есть в субботу, был всеобщий день молитв, который начинался с похода в церковь, и тем же мероприятием заканчивался. Так, дорогие нашему сердцу, и ещё более дорогие сердцам друг друга Голошейкины отправились на церковную службу в своём районе. Военные продолжали патрулировать город, поскольку ситуация оставалась под риском нестабильности. В церкви среди толпы людей с недовольными лицами показался и Алиев. Он кивнул знакомым и прошёл вглубь человеческой массы. Мария и Борис разделились по рядам и сели.

Борис сидел в ожидании службы, ему хотелось поскорее уйти из этого места. В один момент к нему подсел Алиев. Он протянул шоколад Борису, скорчив подобие дружелюбной улыбки, осушив передние зубы. Получилась гримаса. Он напоминал чёрта. Наконец, народ расселся по местам и началась служба. К несчастью Бориса, он как-то позабыл, что утренняя церемония длится примерно три часа. Его характерной чертой была рассеянность и некоторая неразборчивость в своих поступках и мыслях. Так, все эти три часа, без учёта времени ожидания, Борис терпел ужасный голод, потому что по глупости своей он решил не есть этим утром, при этом не имея на это каких-то веских причин, за исключением утренней тошноты. И все эти три часа в его руках таял потрясающий шоколад, который приятно лежал в его ладонях и провоцировал своевременное выделение желудочного сока и слюны, которую Борис сглатывал чуть ли не ежеминутно. Он даже успел проверить, не шуршит ли обёртка, не будет ли в случае чего заметно, что он распаковал и откусил нежнейшую дольку этой шоколадной плитки. Результат был удовлетворяющим потребности мужчины, но он проявил немыслимую выдержку и всё же дождался окончания церемонии.

Сразу после окончания службы, Борис встал и открыл шоколад, а затем – отломил и съел одну тающую во рту дольку, чтобы хотя бы не сосало и не урчало в его бедном, соскучившемся по еде животе. По странному стечению обстоятельств, которые очевидно притягивал Борис, все, а именно куча людей, не пренебрёгших к прочтению хотя бы первого тома сводника законов, заметили такое неприемлемое и кощунственное по отношению к Правителю действие. Все эти люди уличили мужчину в нарушении святого закона, эти сотни глаз выпучились на него, рискуя выкатиться и направиться всей это толпой прямиком к нему. Борис стоял в полном недоумении. Что он сделал? Съел шоколад? «С каких пор это стало чем-то запретным?» – подумал он. Тут к нему подбежал Алиев, весь упыхавшийся, в панике, активно жестикулируя, и сказал, что шоколад, как и любой продукт, нельзя есть в церкви, и что это карается единственным в своём роде приговором, то есть смертным. Борис опешил. Он вспомнил те три тома с законами, глядя на которые, он испытывал прилив лени, отвращения на физическом уровне, в общем всё, что было несвойственно ему до того. «Три тома свода законов! Да куда это годится?». К этому времени успела подбежать и Мари, она тоже не читала законов, однако она была очень сообразительна, так, по реакции окружающих и по бледному лицу мужа она поняла, что дело тут обстоит весьма серьёзное и, по всей видимости, абсурдное.

Алиев, какую бы он кривую дружелюбную улыбку не делал, как бы он не почивал своих знакомых, подразумевая, что те прочли законы, и не допустят глупости – несмотря на это всё, он оставался верен Правителю, и его законам, и чётко знал, что «любой грех наказуем, неминуемо, погибелью самого грешника, и что простить его – значит посодействовать».

Глава 4.

Заявление, поданное Алиевым, уже с большим увлечением расследовали, и его посадили под временную стражу. Прошло несколько дней, как все провидцы и авгуры прочитали это дело со стекающей слюной и горящими глазами. За это время Мария постарела внешне на лет десять: появились массивные мешки под глазами отвратительно фиолетового оттенка с элементами зелёного, обвисла и побледнела кожа, проступили глубокие морщины. Параллельно её тошнило и мутило, тянуло поясницу и хотелось есть больше прежнего, что являлось симптоматикой беременности на лицо, тем не менее Мари было не до того, и она не шла на приём к врачу, считая все эти признаки всего лишь следствием нервного истощения. Тем более, что разрешения на ребёнка, по законам Фелисидада, никто им не давал. Так что очередное нарушение закона только ухудшило бы ситуацию её супруга.

Мари начала суетливо искать пути достижения апелляции, несмотря на то, что таковая не предусматривается: за все дни единоличного правления Достопочтенного не была осуществлена ни одна подобная процедура. «Наша будет первой» – была уверена Мария. Она даже нашла контакты человека, который по итогу вёл дело её мужа. Им был Рафаэль Санчес, один из ближайших к одному из провидцев авгур. Хотя иметь на руках имя этого человека уже является своего рода достижением, назначить встречу с ним представлялось невозможным. Но на что только не пойдёт женщина, которая любит своего мужчину, верно?