Алая стена

Кривой дорожкой Мари добилась встречи с Санчесом. Она была назначена на сегодня, в шесть часов вечера. Правда Рафаэль был убеждён, что ужинать он будет с некой Габриэль Вернер – писательницей, подрабатывающей в муниципальной газете, немкой по происхождению. Мари для своих целей научилась подделывать немецкий акцент, вызубрила своё новое имя и даже сменила стиль на более элегантный и возрастной. Более того, она пришла на пятнадцать минут раньше, подражая немецкой пунктуальности.

Пока она сидела за столиком, забронированным мистером Санчесом, Мари успела заказать бокал чего-то шипящего и алкогольного, чтобы снять напряжение перед предстоящим действием. Вот, она сидела, тянула бокал прохладного шампанского и смотрела на соседние столики. Она даже заприметила, что кто-то мирно ужинал, читая книгу. Мари пригляделась: кажется, у той женщины в руках «Страдания юного Вертера». В тот же миг на горизонте у входа в ресторан показался высокий смуглый испанец, который шёл излишне самоуверенно, поправляя свои золотые часы. Он завернул по пути к зеркалу, поправил волосы, проверил чистоту зубов и отправился дальше. «Должно быть это он». Стресс на пределе, сердце колошматило, а тело пробил озноб. Волнение, которое новоиспечённая Габриэль пыталась подавить, всё равно брало своё.

– Здравствуйте, фрау Вернер, – Рафаэль уже стоял перед ней с сияющей улыбкой, он взял кисть её руки и поцеловал.

– Здрафствуйтэ, мистер Санчес.

Эту фразу Мари, а может быть и Габриэль, произнесла сквозь зубы, но тут же она спохватилась, натянув маску мнимого дружелюбия, продолжая отыгрывать свою лучшую роль:

– Сэгоднъйа чудэсная погода, нэ так ли? – она обнажила свои острые зубы и блеснула испанцу глазами, но он упустил этот момент, закрывшись меню.

Подошёл долговязый официант, смирно ожидавший заказа от кого-нибудь из сидящих. Наконец он записал в свой небольшой блокнот на пружине пару блюд и бутылку очередного спиртного, а после отправился прочь. Тем временем Мари продумывала, с какого угла подойти, проговаривала про себя речь, оттачивала в уме свои повадки, и старалась не выдавать собственное напряжённое состояние, подумав в крайнем случае списать это на мандраж первой встречи. Но как это часто бывает, чем больше человек концентрируется на том, чтобы не волноваться, тем больше он волнуется, чем больше он следит за положением своей руки, ноги и шеи, тем неестественнее и напряжённое выглядит поза. И всё это безусловно замечал испанец.

Диалог не клеился от слова совсем. Они большую часть времени молчали, пили и ели, даже не глядя друг другу в глаза. Санчес был как будто сосредоточен только на себе: он утыкался в меню, отвлекался на женщин у соседних столиков, словно нарочно провоцируя хоть какую-то ответную реакцию женщины. Подобное неуважение Мари приняла на себя, она пришла вне себя от злости, причина которой понятное дело, что не в ревности, в действительности её раздражало в целом как явление такого рода поведение – открытое хамство, которое видимо считалось обыкновенным для Рафаэля. В женщине проснулась мегера, а может быть амазонка или древняя валькирия, в общем фитиль внутреннего огня, в худшем его понимании, был подожжён повадками рядом сидящего. И эта гремучая смесь вылилась в одно предложение:

– У вас назначено свидание с вполне статной женщиной, но вместо того, чтобы обратить внимание на неё, вы решаете пялиться на меню или прочих дам, и подобное поведение я терпеть не привыкла и не стану, – со звуком, более громким, чем весь повышенный тон Мари, она бросает вилку, а затем и салфетку на тарелку и скрещивает руки на груди, яростно уставившись на опешившего от внезапной бури Рафаэля.

Но мужчина быстро привёл себя в чувство, наклонился, схватил Мари за ладонь, и с пугающе спокойным тоном, заглянув в глаза, словно маньяк, сказал:

– Я знаю, что вы не Габриэль, дорогая Мари.

Девушка вырвала руку, заверещала, а затем побежала, снося стулья, делая преграды, ведь была уверена, что после этого обмана, он погонится за ней, бежавшей в никуда, но то было лишь в воображении. На деле Мария не могла пошевелиться, не говоря уж ни о каком побеге. Она оцепенела от ужаса, даже кончик пальца не мог тронуться с места. Её поразил взгляд Медузы Горгоны, явившейся в образе молодого испанца. Она – камень. Неподвижный, холодный.

Глава 5.

А Рафаэль просто сидел и беспрерывно глядел в глаза женщины. Она чувствовала, словно он проникает вглубь её мечущейся души и выскабливает там всё без остатка. Эта статично немая картина продолжалась бы бесконечно долго, если бы не вмешался всё тот же долговязый официант, который говорил, что ресторан закрывается согласно комендантскому часу установленным самим Правителем. И правда, на часах уже близилось девять часов вечера. Сделать исключение для посетителей никак не представлялось возможным. Несмотря на желательность быстрого ухода, Рафаэль всё тем же пугающим образом обратился к Мари:

– Вы полагали, что многочисленные сообщения о том, что со мной желает встретиться некая Мария Голошейкина, останутся незамеченными? – испанец самодовольно ухмыльнулся, к слову, над верхней губой его красовались жёсткие средней ширины усы, которые некоторые дамы находили чрезмерно привлекательными. – А потом ещё и вторая таинственная незнакомка, то есть Габриэль, желает со мной отобедать? Вы думаете, что я шут? Вы думаете, что я, при столь высокой должности, являюсь неспособным сопоставить две несуразицы?

Мари округлила глаза, последовательно чуть не округлив и рот, но была всё так же нема и заточена в пространстве, словно аквариумная рыбка.

– Я в курсе о вас, о вашем муже, я знаю, что вы можете считать всю эту ситуацию вопиющей несправедливостью, однако закон есть закон, – Санчес уделил особое внимание слову закон, выдержав определённую паузу. – Апелляции не предусматриваются, потому что не может быть ошибки в увиденным праведным человеком, мадам. Ваш муж – преступник, простить его – быть соучастником. Имейте совесть. Нельзя оскорблять Бога, нельзя оскорблять Правителя, тем более таким унизительным и неоправданным жестом. Кто вообще ест в церкви?

– Послушайте… – Мария сидела уже полная слёз, находилась в пучине глубокой безнадёжности: стоило бы произвести хоть одно замыкание век, и горькая слеза бы пробилась наружу. – Не убивайте его, пожалуйста…

К концу предложения голос её становился всё слабее, хрипел и был еле слышен, слово «пожалуйста» она уже шептала, причём настолько тихо, как молились бы Богу, и эта молитва, в отличие от предыдущих, была донесена и услышана адресатом:

– А как иначе?

Столь хладнокровный ответ являлся предсказуемой неожиданностью. Понурая Мари получила отказ, а это значит, что совсем скоро её муж, отец её ещё не родившегося ребёнка, о котором она всё ещё не подозревала, будет убит. Всякая сила и бойкость умертвилась в женщине. Последняя инстанция, высшее, куда она могла обратиться, ответило её жёстко и без малейшего шанса на веру в чудо. Её оставалось только смириться.

– Когда… – на этот раз Рафаэлю пришлось наклониться к вопрошающей, и только спустя минуту он, учитывая контекст, смог сопоставить три явных звука «к», «а», «д».

– Когда? Полагаю, что завтра. Да, именно завтра, в центре города, на рассвете, – Рафаэль явил собой воплощение ужасающей хладнокровности.

Мари была безутешна, она начала сжиматься куда-то вглубь самой себя, её тело извивалось в неестественных позах из-за судорог, захвативших её мышцы, словно из неё изгоняли нечестивого, она держала за свою небольшую женскую головку за волосы, рыдала, параллельно утирая слёзы, словно с большим спокойствием, но вот снова случался приступ, и снова неестественный выгиб рук, и снова она тянулась к волосам, чуть ли не вырывая их с корнем.

Рафаэль смотрел на происходящее перед ним, и, к его собственному удивлению, в нём содрогнулось что-то крохотное, что-то, что находилось приблизительно в грудной клетке. Совесть? Сочувствие? Нельзя быть уверенным, но это было для него чем-то совершенно новым, неописуемым. Он подал женщине салфетку. Она посмотрела на него красными, полными боли и ненависти глазами, на её лице проявился оскал, а на лбу виднелась взбухшая вена, она звучно вдохнула и со всей силы бросила эту салфетку, предварительно её смяв, ему в лицо, а сама ушла прочь. Догонять он её не стал.