Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
вать и эпоху, и идейные течения того времени, и разно
образный мир моих мыслей, устремлений и чувств. Мож
но сказать, я его читал и видел не только по его внеш
нему облику, а из своего сердца. И чтобы понять его в
том или ином его жесте, нужно было мне как бы отвер
нуться от него, закрыть глаза руками и сосредоточиться
на неуловимых движениях сознания. В них прорастало
мне то или иное слово А. А., и я отвечал на это слово
подчас не внешним ответом, а ответом на образы своего
внутреннего
нимал, откуда во мне этот ответ и куда он обра
щен, т. е. мы порою говорили словами о том, что лежит
за словами: оттого-то, когда мы верно прочитывали
друг друга в шифре слов, мы достигали невероятной бли
зости и понимания, а когда не умели прочесть, то между
311
нами поднималась та сложность и путаница отношений,
которая пугала своей катастрофичностью.
В своих воспоминаниях этих, так много говоря о себе,
о своем, я выговариваю не свое, а действующего во мне
А. А. В этом внутреннем действии на меня — особенность
стиля наших отношений, особенность того sui generis *
не дружбы, не товарищества, а братства, которое столь
редко, столь недосягаемо в жизни людей, которое, когда
оно есть, считается чудом. Здесь я останавливаюсь и хочу
поставить точку. И нет: еще рано.
Я провел читателя по двум-трем годам нашего обще
ния, а это общение обнимало восемнадцать лет. Теперь
я вынужден опустить занавес над этими воспоминаниями.
Занавес — краткий обзор, как бы с аэроплана, главней
ших географических точек страны наших встреч.
Наши юношеские устремления к заре, в чем бы она
ни проявлялась — в идеологии, в жизни, в личном обще
н и и , — были как бы планом совместной жизни в новых про
странствах и в новых временах. И попятно, когда возни
кали речи о конкретном материале для здания этой жиз
ни, возникали недоумения и трудности, неведомые тем,
кто ясно и трезво делит жизнь на бытовое отправление
функций и на абстрактное изложение идей, не зацепляю
щихся за жизнь.
Эти трудности нарастали. И первый удар нашим чая
ниям было полное непонимание друг друга в Шахматове
летом 1905 года, когда, с одной стороны, теократические
устремления С. М. Соловьева шли вразрез со всем стилем
и тоном отношений, сложившихся между мной и А. А.
в Петербурге; с другой стороны, моя постоянная жизнь
в Москве, а летом в Дедове, с С. М. Соловьевым, стиль
наших отношений en deux ** был до конца не ясен и не
понятен Блокам. Я видел двойное непонимание друг дру
га двух лучших моих друзей. И в этом непонимании ду
ша моя раскалывалась пополам. Я хотел сгладить, стуше
вать
острые углы в этом начавшемся расхождении междуС. М. Соловьевым и А. А., расхождении, которое стало
уже совершившимся фактом в те дни и которое продол
жалось почти до кончины А. А.
Трудно и невозможно здесь вскрыть причины этого
расхождения. Это не было расхождение лишь идеологи-
* своего рода ( лат. ) .
** вдвоем ( фр. ) .
312
ч е с к о е , — о н е т , — а расхождение двух линий жизни,
вплотную подошедших друг к другу и вдруг увидевших,
что все, что прежде соединяло их, сплошное недоразуме
ние: тут были и идеологические мотивы, и личные, и та
своего рода борьба, которая бывает лишь в столкнове
ниях родственной крови. А. А. вдруг почувствовал в С. М.
линию «Коваленских», т. е. линию бабушки С. М., кото
рую исконно не принимал в сознание А. А. Уже тот ир
рациональный факт, что в С. М. есть нечто «Ковален-
ское», подменял сам образ С. М. и делал для А. А. из
его соловьевства лишь маску, под которой утаивалось не
что иное, прямо противоположное. Нечто подобное одно
время в А. А. почувствовал и С. М. И вот — два друга
обернулись друг к другу новым аспектом, кажущимся
обоим химерой. Тут выявилась вся нетерпимость и, ска
зал бы я, субъективность в отношении А. А. к своему
другу и родственнику. И я вынужден был присоединить
ся во многом к С. М. Были, наконец, и причины, вовсе
не поддающиеся описанию, в этом мучительном для меня
расхождении 110.
Наконец, тут же выявилась впервые и линия нашего
расхождения с А. А. уже совсем в другой плоскости.
А. А. и меня увидел другим, не тем, каким я стоял перед.
ним прежде: линия нашего общения шла от зорь буду
щего к самому конкретному братскому общению, в кото
ром он брал меня человеком. Вдруг он увидел ясно во
мне ряд, мне самому еще не до конца ясных, «человече
ских, чисто человеческих нот, и, не осуждая меня за
них, он просто хотел, чтобы и я поставил точку над «i»,
т. е. признался бы себе в том, в чем я не хотел признать
ся, какою бы ценой это признание ни было куплено.
Я упирался, боролся и закрывался щитом «теократии»
С. М. Соловьева, отстаивая последнего в его теократиче
ском фанатизме против А. А. Это не нравилось А. Л.,
и он с глубокой грустью и тревогой прозирал неминуе
мые, чисто трагические минуты, которые отсюда возник
нут. Я, с своей стороны, впервые увидел в А. А. размах
того трагического надрыва, который вел его неизбежно
к написанию «Балаганчика». То «черное небо», которое
в прошлом году выступило на миг над нами, теперь яв