Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

кого рода вопли об «эксцессах» революции отвечал, что худож­

ник обязан относиться к ее неизбежным издержкам «без всякой

излишней чувствительности», видеть в них историческую необ­

ходимость. По поводу антикрепостнической повести Лермонтова

«Вадим», где речь идет о «кровавых ужасах» Пугачевского вос­

стания, он заметил (в 1920 г.): «Ни из чего не видно, чтобы

отдельные преступления заставляли Лермонтова забыть об

историческом смысле революции: признак высокой культуры» 1.

1 А л е к с а н д р Б л о к . Собр. соч., т. XI. Л., 1934, с. 421.

32

Во всем, что Блок думал, говорил, писал после Октября, этот

признак высокой культуры присутствовал неизменно и с на¬

глядностью, можно сказать, демонстративной.

О большинстве людей, окружавших в это время Блока, ска­

зать так нельзя. Опасения Блока, вызванные некоторыми явле­

ниями тогдашней жизни, взбудораженной до самого дна, люди

эти воспринимали с обывательской точки зрения, плоско и пря­

молинейно. Не в оправдание, но в объяснение невольных (по

большей части) заблуждений насчет истинной позиции Блока,

которые отразились в иных воспоминаниях о последних годах

его жизни, следует добавить, что люди, поделившиеся этими

воспоминаниями, смотрели на поэта со слишком короткой дистан­

ции, а это часто мешает увидеть целое за деталями.

Большое видится на расстоянии, в исторической перспективе.

То, что людям, жавшим непосредственными и разрозненными

впечатлениями, казалось существенным и даже значительным,

сейчас, по прошествии шестидесяти лет, в свете нашего исто­

рического взгляда, оказывается не более как мелким и случай­

ным штрихом на общем фоне.

Несколько слов необходимо сказать о небольшой поминаль­

ной заметке В. В. Маяковского. Она проникнута чувством не­

поддельной любви к Блоку и ясным пониманием его места в

русской поэзии. Но в истолковании подхода Блока к Октябрь­

ской революции Маяковский допустил досаднейшие промахи,

отчасти объясняемые тем, что в ту пору, когда он писал свою

заметку, он, по-видимому, не был достаточно знаком с публици­

стической и критической прозой Блока и вовсе не знал ни его

дневников, ни его писем, то есть, по существу, не имел сколько-

нибудь отчетливого представления об его общественно-политиче­

ской позиции после Октября.

Иначе Маяковский не отдал бы Блока целиком «эпохе не­

давнего прошлого», не пришел бы к совершенно неправильному

заключению, будто Блок «раздвоился» — с одной стороны, радо­

вался, что горят Октябрьские костры, с другой — сокрушался, что

в Шахматове сожгли его библиотеку. (Очень может быть, что

Блок и упомянул о гибели библиотеки в разговоре с Маяковским,

но из многих достоверных источников известно, что отнесся он к

этому печальному событию с высоты своего исторического, сверх­

личного понимания издержек революции.) Наконец, совершенно

необоснованным и просто странным кажется утверждение Маяков­

ского, будто поэту-символисту с его изысканным и хрупким язы­

ком не под силу оказались тяжелые, грубые образы революции.

О какой хрупкости языка можно говорить, коль скоро речь идет

о «Двенадцати» с ее «площадным» просторечием, широким разливом

2 А. Блок в восп. совр., т. 1

33

народно-песенной стихии и энергией чеканных революционных ло­

зунгов?

Однако будем благодарны Маяковскому за то, что его память

сохранила Александра Блока в солдатской шинели в студеную

и метельную октябрьскую ночь у красногвардейского костра на

Дворцовой площади... «Блок посмотрел — костры г о р я т . — «Очень

хорошо»...

Наиболее близкое к истине понимание позиции Блока в

последние его годы находим в интереснейших воспоминаниях

К. И. Чуковского (они известны в различных, существенно до¬

полняющих друг друга редакциях) и в непритязательных, но

удивительно сердечных и совершенно достоверных записках

С. М. Алянского.

К. И. Чуковский пишет: «Не то чтобы он разлюбил револю¬

цию или разуверился в ней. Нет, но в революции он любил толь­

ко экстаз, а ему показалось, что экстатический период русской ре­

волюции кончился. Правда, ее вихри и пожары продолжались,

но в то время, как многие кругом жаждали, чтобы они прекра­

тились, Блок, напротив, требовал, чтобы они были бурнее и

огненнее. Он до конца не изменил революции. Он только невзлю­

бил в революции то, что не считал революцией...» 1

Однако и К. И. Чуковский делает из сказанного излишне

категорический, слишком прямолинейный вывод, когда утверж­

дает, что Блок будто бы «оказался вне революции, вне ее празд­

ников, побед, поражений, надежд, и почувствовал, что ему оста­

лось одно — умереть».

Вообще в рассказах о последних годах Блока, даже самых

дружественных, иногда слишком сгущены темные краски. Все,

казалось бы, достоверно, факты точны, но даны они в таком

освещении, при котором правильная перспектива нарушается.

Так, например, вряд ли есть основания столь настойчиво, как

делают это иные авторы, говорить о медленном и постепенном

умирании Блока, начавшемся чуть ли не сразу же после «Две­

надцати». Ведь многие осенью и даже зимой 1920 года запомнили

его «юным, и сильным, и радостным». Только весной 1921 года,

неожиданно для окружающих, как-то сразу и непоправимо под­

ломились его душевные и физические силы.

Но до этого он еще успел сказать людям в защиту и во