Александр Грин
Шрифт:
Год спустя она все же написала воспоминания, отослала их Нине Николаевне, и это едва не привело к разрыву между двумя женщинами. Нина Николаевна была огорчена, оскорблена, защищала Грина и обвиняла Веру Павловну в том, что воспоминания написаны «по-бабьи». Калицкая отвечала:
«Я уже Вам раньше писала, что относилась к Вам как к сестре. Вытекало это из такого понимания наших отношений: и Вы, и я несем одинаково тяжелый крест, прожив с А. С. Разница только в том, что я помогала А. С. встать на ноги, а Вы были идеальной женой для состоявшегося писателя и всячески облегчали его кончину. Я думала, что общий „крест“ нас роднит. Но из Вашего письма я поняла, что все это неверно. Если на всю жизнь согрел Вас А. С., дал Вам такой большой запас счастья, что его хватит до смерти, то жизнь с ним уже не „крест“, а все мои построения были на песке. Если здоровый больного не разумеет, то и счастливый – несчастливого.
Вы, Нина Николаевна, наших отношений с А. С. по-настоящему не знаете, так как вообще отношения
Ведь я и 1/4 правды об А. С-че не написала. Сделала это в память о любви к нему, по-своему жалея, а Вы считаете, что я очернила его! Вам посчастливилось никогда не увидеть одного из многих ликов А. С-ча страшного, потому Вы так меня строго и судите… Вам он говорит: „она меня никогда не понимала“, а мне в последний свой приезд: „как ты могла спускать мне все, что я вытворял: ведь меня бить было надо“». [570]
570
Там же.
Но судила Нина Николаевна Веру Павловну не только за изображение неприглядных сторон человеческого поведения Грина. Каково было ей читать такие нравоучительные, перечеркивающие его творческий, писательский путь пассажи из литературоведческой статьи Калицкой: «Грин не мог не понимать, что писатель только тогда становится „властителем дум“, когда сливается с жизнью людских истоков, болеет их горем, радуется их радостям и отвечает так или иначе на запросы жизни. Он подходил к такому пониманию, медленно нащупывая „дело, которое могло бы заполнить жизнь“, и, конечно, нашел бы это дело в „литературе, сливающейся с жизнью“, если б не дурная наследственность, беспризорная юность и разгул не погубили бы его преждевременно и не истощили бы еще за несколько лет до смерти». [571]
571
Там же.
После этого в их переписке наступил перерыв. Только полгода спустя Нина Николаевна написала Вере Павловне примирительное письмо, и та так же примирительно отвечала: «Я понимаю, что писать об А. С. надо как можно мягче и осторожнее. У меня всегда было чувство контакта с умершими, есть оно и с А. С. И надо быть с ним в мире. Простите за эту мистику, но я думаю, что она Вам понятна». [572]
А между тем Грина, хоть и со скрипом, издавали. В 1933 году вышли в «Красной нови» с предисловием Мариэтты Шагинян рассказы, которые он напрасно пытался опубликовать при жизни. На издании книг Грина настаивали многие признанные советские писатели и поэты: Олеша, Паустовский, Леонов, Малышкин, Огнев, Багрицкий.
572
Там же.
Последний писал: «А. Грин – один из любимейших авторов моей молодости. Он научил меня мужеству и радости жизни. Мало кто из русских писателей так прекрасно овладел словом во всей его полноценности, и никто, я уверен в этом, не умел так сюжетно строить. Мы не имеем права забывать этого мастера – это бесхозяйственно. Он может научить многому наших молодых авторов». [573]
«Грин для многих из современных наших писателей был школой во многих отношениях. Для меня лично Грин – один из любимейших мастеров – мастер удивительный, в своем роде единственный в русской литературе… Качество, высокое качество, поэзия, исключительная выдумка, вера в силу человеческих возможностей – вот свойства Грина», – утверждал Ю. Олеша. [574]
573
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 210.
574
Там же.
Фадеев, рапповец, сподвижник Авербаха, призывавший сбросить Шиллера с корабля современности за романтизм, направил в 1933 году вместе с Юрием Либединским в издательство «Советская литература» письмо, в котором есть такие строки: «Несомненно, что А. С. Грин является одним из оригинальнейших писателей… Многие книги его, отличающиеся совершенством формы и столь редким у нас авантюрным сюжетом, любимы молодежью… Они принесут немалую пользу». [575]
И книги Грина снова начали выходить. В 1934 году – рассказы, в 1935-м – «Дорога никуда», в 1939-м – «Золотая цепь». Былые критики Грина пересматривали свое к нему отношение. Изменились и стиль, и тон, и название рецензий: «Героическое…», «Вымысел и жизнь», «Оправдание романтики», «Право на мечту». Большую роль в деле сближения Грина с советской литературой
сыграла повесть Паустовского «Черное море». Грин был зачислен в отряд сказочников, пусть кое-что не понявших в революции, но все же наших, советских. Немного подпортила общую картину статья Веры Смирновой «Корабль без флага», опубликованная 23 февраля 1941 года в «Литературной газете» и обвиняющая Грина в отсутствии патриотизма:575
Там же.
«Герои Грина – люди без родины и страшное дело! – это ощущение лишает силы даже самых крепких из них. У них нет цели, нет своего дела… У корабля, на котором Грин со своей командой отверженных отплыл от берегов своего отечества, нет никакого флага, он держит курс в „никуда“ и единственный груз его – надежда на случайное счастье». [576]
И все же решающего удара по писателю эта статья еще не нанесла, и оргвыводов пока не последовало.
Меж тем Нина Николаевна получала за издания книг Грина деньги, на которые вместе с Нанием построила для себя добротный жилой дом, а домик, где умер Александр Степанович, превратила в частный музей, надеясь, что со временем он получит государственный статус. В 1940 году пришло письмо из Наркомпроса, в котором сообщалось о том, что открытие музея запланировано на 1942 год, к десятилетию со дня смерти писателя.
576
СмирноваВ. Корабль без флага//Лит. газета. 1941. 23 февраля.
Помешала война. Помешала так, что музей открыли только в семидесятые годы. О том, что произошло в Старом Крыму во время войны, много писалось людьми, которые хорошо знали Нину Николаевну в пятидесятые-шестидесятые годы; существует книга воспоминаний о ней, написанная ее душеприказчицей Ю. А. Первовой и изданная без указания тиража (очевидно, очень маленького) [577] в Симферополе в 2001 году с предисловием Н. А. Кобзева, но пронзительнее всего о событиях того времени говорят документы, собранные профессором С. Б. Филимоновым.
577
Так же, как и книга воспоминаний самой Нины Грин, она стала библиографической редкостью.
То, что следует ниже – материалы предварительного допроса Нины Николаевны Грин зимой 1945/46 года и ее показания:
«До оккупации я проживала в г. Старый Крым и работала медсестрой в солнцелечебнице. При немцах с 29.01.42 г. я стала добровольно работать завтипографией в г. Старый Крым по выпуску „Официального бюллетеня Старо-Крымского района“. С 1.03.43 г. по март 1943 г. я работала редактором „Официального бюллетеня Старо-Крымского района“. В марте типография была немцами закрыта, по какой причине – не знаю.
Будучи редактором „Бюллетеня“, я в первую очередь беспокоилась о своевременном выпуске его, где всегда печатались сводки, которые, безусловно, были лживыми, но я другого сделать не могла. Кроме того, в „Бюллетене“ печатались различные статьи антисоветского характера, которые перепечатывались из газеты „Голос Крыма“. Должность заведующей типографией мне предложили в горуправе, и я на это согласилась, так как в это время у меня было тяжелое материальное положение. Выехать из Крыма, т. е. эвакуироваться, я не могла, так как у меня была старая больная мать и у меня были приступы грудной жабы. Выехала я в Германию в январе 1944 г., боясь ответственности за то, что работала редактором. В Германии я работала вначале рабочей, а затем медсестрой лагеря. Я виновной себя признаю полностью во всем. Безусловно, весь материал, который печатался в типографии, был антисоветского характера. Я не отрицаю, что, будучи завтипографией и редактором „Бюллетеня“, я к работе относилась добросовестно. Оклад мой был вначале 600 руб., а затем 1100 руб. в месяц. Я вину свою сознаю, но прошу суд учесть мою болезнь, преклонный возраст и строго меня не наказывать, так как хочу Родине принести еще пользу в части восстановления Домамузея моего покойного мужа писателя Грина и солнцелечебницы». [578]
578
Первова Ю.А. Воспоминания о Нине Николаевне Грин. С. 144–145.
Едва ли в этих сухих показаниях она себя оговаривала и на следствии к ней применяли методы устрашения и принуждали лгать. Этого не было, но многое из того, о чем она следователю говорила, в дело не вошло.
В 1941 году Нина Николаевна разошлась с Нанием. У ее семидесятилетней матери появились признаки психического заболевания, которое быстро прогрессировало. А умалишенных немцы уничтожали. Из-за нищеты, страха за мать она пошла работать в типографию. Сначала просто корректором, потом ее назначили редактором. От этой должности она хотела отказаться, но ее отказа немцы не приняли. Или становись редактором, или уходи.