Александр Грин
Шрифт:
«Они считают меня легче, чем я есть. Они любят громкий треск современности – сегодняшнего дня; тихая заводь человеческих чувств и душ их не волнует и не интересует». [450]
«Пусть за все мое писательство обо мне ничего не говорили как о человеке, не лизавшем пятки современности, никакой и никогда, но я сам себе цену знаю». [451]
Обо всем этом хорошо сказано в статье «Грин и его отношения с эпохой»:
«Вновь и вновь Грину предлагали „сблизиться с эпохой“. Пришло письмо из журнала „30 дней“, от его редактора Василия Регинина: „Редакция 30 дней' обращается к Вам с просьбой принять участие в специальном выпуске журнала к Х годовщине Октябрьской революции. Надеясь на получение от Вас рассказа (тема может быть связана с любым периодом за истекшие
450
Там же.
451
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 189.
От анкеты Грин отмахнулся – это было нечто громоздкое. Но к Регинину, человеку милому и доброжелательному, Александр Степанович относился хорошо, в его журнале нередко печатался и, руководствуясь тем, что „тема может быть связана с любым периодом за истекшие десять лет“, написал короткую заметку „Один день“:
„Я опишу один день. Встал в 6 ч. утра, пошел в купальню, после купанья писал роман 'Обвеваемый холм', читал газеты, книги, а потом позавтракал… В семь часов вечера, после чая, я катался с женой на парусной лодке; приехав, еще пил чай и уснул в 9 ч. вечера. Перед сном немного писал. Так я и живу с малыми изменениями вроде поездки в Кисловодск. Когда сплю, я вижу много снов, которые есть как бы вторая жизнь“.
Хорошо, что в редакционном кресле „30 дней“ сидел добродушный, мягкий человек. Все, кто знал его близко, называли Регинина „Васенька“. Другой, – жесткий и подкованный идеологически, – обвинил бы Грина в кощунстве. Статья к юбилею? А где юбилей? Ни слова об Октябрьской революции! Регинин напечатал „статью“ в десятом номере журнала». [452]
Но и ненависти к большевикам, над которой иронизировали Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» и «Золотом теленке» и связывали ее как раз со снами, у Грина тоже не было. Нина Грин утверждает, что перед самой смертью, на вопрос священника, примирился ли он с врагами, Александр Степанович ответил: «Батюшка, вы думаете, что я очень не люблю большевиков? Я к ним совершенно равнодушен». [453]
452
Первова Ю., Верхман А.Грин и его отношения с эпохой.
453
Первова Ю.А.Воспоминания о Нине Николаевне Грин. С. 16.
Изумительно точная, а главное, уникальная оценка. Большевики вызывали самые разнообразные эмоции у русских писателей – гнев, восторг, настороженность, презрение, обожание, страх, интерес, любопытство. Но равнодушие?.. Едва ли кто-либо, кроме Грина, мог этим похвастать.
Он их не воспринимал. Нина Николаевна вспоминает, как однажды Грин играл в московском Доме ученых в бильярд. Неожиданно вошел администратор и попросил «очистить бильярд»: Анатолий Васильевич Луначарский хочет поиграть. Все останавливаются, все расходятся, все послушно садятся в кресла – один Грин остается у стола.
«Александр Степанович продолжает игру, как бы не слыша слов администратора. Тот подходит к нему: „Товарищ Грин, я прошу вас освободить бильярд для Анатолия Васильевича. Прошу вас“.
Александр Степанович на минуту приостанавливает игру и говорит: „Партия в разгаре, мы ее доиграем“. – „Но Анатолий Васильевич должен будет ждать!“ – „Так что же, и подождет. Я думаю, Анатолию Васильевичу будет приятнее посмотреть хорошую игру, чем видеть холопски отскакивающих от бильярда игроков. Прав ли я?“ – обращается он к своему партнеру. Тот кивком выражает свое согласие. „Но ведь это для Анатолия Васильевича!“ – тщетно взывает администратор. „Тем более, если вы не понимаете“, – бросает Александр Степанович и продолжает игру. В это же мгновение в бильярдную входит сопровождаемый несколькими лицами Луначарский. Администратор с растерянным видом бросается к нему, пытаясь что-то объяснить. „Не мешайте товарищам играть“, – останавливает его Луначарский, садится в кресло и наблюдает за игрой». [454]
454
Воспоминания
об Александре Грине. С. 402.А что ему еще оставалось? Не скандалить же?!
Они его не трогали, но и помощи никакой он от них не дождался, когда за горло взяла нужда.
И все же самый сильный удар по писателю во второй половине 20-х годов нанесло не государство, не большевики, не РАПП, не цензура, не критика, а частное издательство «Мысль», которое возглавлял Лев Владимирович Вольфсон, и как знать, если бы не затянувшаяся тяжба с Вольфсоном, возможно, Грин прожил бы гораздо дольше.
Его звали маленький Гиз. Тут была игра слов. ГИЗ – Государственное издательство и Гиз – всемогущий герцог.
Он появился перед Гринами летом 1927 года. Приехал к ним сам в Феодосию. От предложенных им перспектив захватывало дух. Пятнадцатитомное собрание сочинений, в твердом переплете, на отличной бумаге, тиражи, гонорары, аванс. После неудачи с «Бегущей» это казалось счастьем.
Получив от Вольфсона первые деньги, Грины поехали сначала в Ялту, а после в Москву, Ленинград, Кисловодск, не отказывая себе ни в чем. Жили в дорогом пансионе, наслаждались материальной независимостью. Александр Степанович купил Нине Николаевне золотые часы, они даже стали присматривать себе в Феодосии виллу – надежды на благополучную жизнь с новой силой воскресли в них. Но то были их последние счастливые дни.
О том, что произошло дальше, судить сложно. Вл. Сандлер считал, что в конфликте Грина и «Мысли» виноваты обе стороны. Нина Николаевна Грин звала Вольфсона негодяем и обманщиком. Ю. А. Первова полагала, что виновата советская цензура. Прочие мемуаристы отмалчивались. Но вкратце дело обстояло так. Вольфсон издал восемь томов из пятнадцати. На плохой бумаге и в мягкой обложке. Дальше застопорилось. Ни новых томов, ни новых денег – права проданы.
Потом Вольфсона арестовало ГПУ. Об этом факте речь идет в переписке между Грином и Сергеевым-Ценским, товарищем Грина по несчастью. Сергеев-Ценский также заключил с Вольфсоном договор.
«Многоуважаемый Александр Степанович!
Как-то надо было стараться гораздо раньше, и мы раньше смогли бы развязаться с „Мыслью“.
Дело обстоит так: Вольфсон арестован в „даче взятки“ какой-то типографии, арестован ГПУ… это значит, Вольфсона мы с Вами не увидим долго. Между тем, конечно, ни Вы, ни я – мы не виноваты в несчастье Вольфсона: не мы давали ему взятки и не мы от него получали». [455]
Тем не менее произошло удивительное: Вольфсона скоро выпустили. Грин сразу кинулся с ним судиться. Для этого наняли юриста из Союза писателей Н. В. Крутикова. Крутиков уверял, что все будет отлично, но раз за разом дело проигрывал. Грин был вынужден тратиться на дорогу и судебные издержки, но беда была не только в этих неудачах и тратах, и здесь необходимо на время маленького Гиза оставить и вновь вернуться к теме «Грин и вино».
455
РГАЛИ. Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 146.
Условия «договора», заключенного после переезда в Феодосию между Ниной Николаевной и Александром Степановичем касательно предмета его несчастной страсти, были такими: Грин не пьет в Феодосии, но имеет право выпивать, когда едет по литературным делам в Москву или Ленинград.
Александр Степанович широко этим правом пользовался, и в своих мемуарах Нина Николаевна посвятила немало горьких страниц пьянству мужа во время таких поездок. Она старалась ездить вместе с ним, потому что хоть как-то могла его сдержать.
В Москве они останавливались в общежитии Дома ученых на Кропоткинской набережной. «Если у нас отдельный номер – я не беспокоюсь. Он сразу же ляжет спать и через несколько часов как ни в чем не бывало будет в столовой общежития пить чай. Хуже, если мы живем в разных номерах, он – в мужском общем, я – в женском. Это случается, если мы заранее не известим администрацию о своем приезде или в общежитии будет переполнено. Заведующая общежитием, зная болезнь Александра Степановича, относится к ней человечно-просто и добро, всегда старается поместить нас вместе в маленький номер. Тогда, будучи со мной, Александр Степанович тих и спокоен. Порой я удивляюсь этому, понимая, как глубоко он меня любит, если мое присутствие и почти всегда безмолвие так его усмиряет». [456]
456
Грин Н. Н.Воспоминания об Александре Грине. С. 112.