Александр Гумбольдт

Образовалась новая антинаполеоновская коалиция, возникла угроза новой войны. Средства, отпущенные для экспедиции Бодена, пришлось заморозить в интересах обороны страны, а экспедицию отложить до более спокойных времен. «Горечь подобного положения может понять только тот, кто это испытал, но мужчины должны действовать, а не впадать в уныние».

Эме Бонплан. Новые неудачи

У Гумбольдта созревает смелое решение — отправиться вслед за французским экспедиционным корпусом, находившимся в то время в Сирии, в надежде присоединиться к одному из караванов в Триполи и вместе с ним совершить переход через пустыню в Каир.

Своим планом ему удалось воодушевить одного молодого француза, тоже мечтавшего отправиться в дальнее научное путешествие и уже включенного в состав экспедиции капитана Бодена. Это был врач Эме Бонплан, родом из портового городка Ла-Рошель в Вандее, где его отец имел хирургическую практику. Бонплан изучал медицину, в 1794 году был призван на военную службу во флот, где некоторое время исполнял обязанности ассистента хирурга в Рошфоре, но потом как «студент отечества» был досрочно допущен к первому экзамену по специальности. По настоянию отца завершил учебу в парижской 'Eсоlе de M'edecine. Успехи Бонплана на медицинском поприще оставляли желать лучшего: из всех предметов, которые ему пришлось сдавать на выпускных экзаменах, единственную хорошую оценку он получил по ботанике. Подлинным и страстным его увлечением были растения. Впоследствии Гумбольдт рассказывал, как, проходя мимо конторки портье отеля «Бостон» на улице Коломбье, где он в то время жил, он часто сталкивался с молодым человеком с ботанизиркой в руках, жившим там же. Собственно, ботанизирке, этому постоянному спутнику любого ботаника, они и обязаны своим знакомством, именно благодаря ей Гумбольдту суждено было заполучить надежного друга, верного спутника и компетентного помощника во многих своих делах: в сборе растений, в их классификации и даже в разработке основ целой науки — географии растений.

Двадцатипятилетний врач мастерски владел скальпелем, что очень потом пригодилось в пути, так как им постоянно приходилось препарировать мелкие растения, к тому же у него был опыт участия в составлении большого французского каталога растений. Гумбольдту не понадобилось потратить слишком много усилий, чтобы увлечь молодого француза своими планами: врачебная карьера тому совсем не улыбалась и еще менее — перспектива возглавить в будущем отцовскую практику в Ла-Рошели. Как выяснилось потом при близком общении, бациллой авантюризма и жаждой опасных странствий сей славный гражданин Франции был заражен еще больше, чем непоседливый прусский дворянин. Единственное, что препятствовало участию Бонплана в этих обширных и дорогостоящих планах, — это отсутствие денег. Но поскольку Кунту тем временем удалось перевести часть недвижимости в деньги, то у Гумбольдта руки оказались развязанными. Он целиком взял на себя все расходы по экспедиции, а также уговорил своего французского друга, не упорствовать в щепетильности и участвовать в ней за его счет.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что направление путешествия было для них не так важно, как сама возможность вырваться из сферы влияния европейских морских держав, попеременно блокировавших друг друга на море. Серьезнейшей проблемой было получить разрешение посетить интересующие их места. Поскольку их предприятие было сугубо частным делом, то первое, что им предстояло, — это преодолеть недоверие колониальных держав ко всякого рода путешествиям и экспедициям, совершавшимся не по инициативе правительств.

Неожиданно подвернулась оказия добраться до Северной Африки. Шведский консул в Алжире, заехавший по делам в Марсель, ожидал прибытия шведского фрегата, который смог бы доставить его в Алжир, не подвергаясь опасности нападения со стороны англичан, охотившихся за французскими судами. Он и пригласил Гумбольдта и Бонплана воспользоваться его кораблем. 20 октября 1798 года друзья покинули Париж и спешно направились в Марсель — увы, навстречу еще одному разочарованию.

Шли недели, а фрегат не появлялся. После месячного ожидания им стало известно, что он потерпел кораблекрушение, а замены не будет до весны. Тогда Гумбольдт начал переговоры с капитаном небольшого парусника из Рагузы, готовившегося к отплытию в Тунис. Но еще до того как каюту очистили от домашней птицы и прочей живности, служившей экипажу провиантом, и как следует прибрали для обоих пассажиров с их многочисленными инструментами, в порту появились купцы, принесшие новые малоутешительные вести с североафриканского побережья.

В Верберии, как называли в то время группу стран между Средиземным морем и Сахарой, уже много веков владычествовали турецкие беи, номинально подчинявшиеся султану в Константинополе. Алжир, Тунис и Триполи считались особенно варварскими краями, население этих областей изнемогало под беспросветным гнетом деспотических режимов, а в укромных уголках прибрежных вод всегда таились пираты, коварно подстерегавшие добычу и бесчинствовавшие по всему Средиземноморью. Когда Гумбольдт с Бонпланом уже отважились на рискованное путешествие в Северную Африку, пришло известие, что в Тунисе — в ответ на поход Бонапарта в Египет — начали сажать в тюрьмы лиц не только французского происхождения, но и всех иностранцев вообще, прибывающих из французских портов. В такой ситуации отправляться в экспедицию с участием француза и держать курс на Египет, да еще имея при себе «подозрительные» инструменты, было бы чистейшим безумием.

Что же делать? В Париж Гумбольдт уже решил не возвращаться. Если ничего не получается с Египтом, то неужели нет никакой возможности добраться до Вест-Индии? Некоторую ясность в это дело он мог бы внести только одним путем — побывав в Испании — стране, которая безраздельно господствовала в тропических областях Центральной и Южной Америки.

Наконец у заветной цели

В конце декабря 1798 года друзья опять отправляются в путь и в начале февраля 1799 года прибывают в Мадрид.

По дороге Гумбольдт испытывает свои инструменты, определяет точное местонахождение географически интересных точек и их высоту над уровнем моря, изучает геологические образования Кастильской возвышенности, совершает восхождение на Монтсеррат; пользуясь секстантом, хронометром, барометром и термометром, он собирает данные для геологического и картографического изучения профиля большого массива местности. Бонплан тем временем с энтузиазмом собирает и классифицирует растения.

Гербарий образовался внушительный: только один Вилльденов получил перед отъездом Гумбольдта из Испании коллекцию из четырехсот растений. Этот путь, проделанный большей частью пешком, был для них чем-то вроде репетиции перед настоящим научным путешествием. Они учились смотреть на страну и ее людей наблюдательным глазом естествоиспытателя, стремились побольше подмечать, запоминать, сравнивать, анализировать; им нравились гостеприимство и жизнерадостность испанцев, но случалось порой и проклинать этот край, когда представители святой инквизиции, бывавшие свидетелями их магнитных и метеорологических измерений, осуждали их занятия как вредную, богопротивную и недостойную христианина возню.

В Испании по-прежнему существовали средневековые суды, расправлявшиеся с еретиками; после непродолжительной эпохи относительного либерализма и просвещения в период царствования короля Карла II (1759–1788) с началом Великой французской революции суды эти с, еще большей жестокостью подавляли всяческое проявление свободомыслия. Король Карл IV был не способен править страной: за него это делала супруга Мария-Луиза Пармская с помощью своего возлюбленного — «Князя мира» Годоя, сумасброда и эгоцентрика, который, пользуясь своим положением, втягивал страну в бесконечные войны — то с Францией, то с Англией. Ко времени прибытия Гумбольдта в Испанию страна находилась в полной зависимости от Франции, возглавлявшейся тогда Директорией. Расточительство двора обостряло и без того катастрофическое финансовое положение королевства; флот уже после первого морского боя с английскими судами 14 февраля 1797 года понес тяжелейшие потери; испанское побережье было блокировано британскими военными кораблями, морская торговля, источник былого богатства, пришла в полный упадок, а владение американскими колониями оказалось под угрозой.

Все это не могло настраивать Гумбольдта на слишком оптимистический лад. Ситуация осложнялась для него еще и тем, что война на море и взаимное недоверие великих держав привели к «закрытию» колоний. Колониальная торговля была монополизирована. Большие флотилии ходили под прикрытием военных кораблей и пересекали Атлантику лишь несколько раз в год.

Упадок династии испанских Бурбонов накладывал свой отпечаток и на политику их христианских наместников на огромной территории американских колоний. А территория эта простиралась от Тихоокеанского побережья у Сан-Франциско до южных провинций Чили; она охватывала Южную и Центральную Америку, кроме португальских владений (Бразилия, Патагония, Огненная Земля), вместе с большей частью вест-индских островов, а также юг и запад нынешней территории Соединенных Штатов (Луизиану, Техас, Нью-Мексико, Калифорнию). Четыре испанских вице-короля — в Мехико, Боготе, Лиме и Буэнос-Айресе вместе с четырьмя генерал-капитанами в Гватемале, Каракасе, Сантьяго и Гаване, опираясь на каких-нибудь несколько тысяч солдат и чиновников, а также на католические миссионерские общества, безраздельно хозяйничали там, пользуясь неограниченной властью, чиня любой произвол и жестоко расправляясь со всеми, кто подавая хоть малейшие знаки неповиновения.

Индивидуальная торговля с иностранными гражданами каралась конфискацией имущества, а в отдельных случаях — и смертной казнью; за передачу чужим лицам статистических данных о состоянии экономики и народонаселения грозило пожизненное заключение.

Неудивительно, что за три столетия испанского владычества в этот регион было совершено считанное количество путешествий, имевших научное значение. К тому же поле деятельности путешественников ограничивалось прибрежными районами. Да и в португальских колониях Южной Америки дела обстояли не лучше. Александр Маласпина, по поручению испанского короля занимавшийся топографическими измерениями северного побережья западной части Америки, по возвращении домой в 1795 году был арестован как лицо политически подозрительное. Гумбольдт, отправляясь на запад, часто вспоминал своего непосредственного предшественника, который все еще сидел в тюрьме: «В тот момент, когда я покидал Европу, чтобы посетить страны, по которым с такой пользой прошел этот знаменитый путешественник, мне хотелось бы занять свои мысли менее печальным предметом».