Александр III

Худой остролицый старик чиновник в форменной фуражке, с редкой чахоточной бородёнкой, быстро проговорил:

– Когда Николай Палкин вешал декабристов, случилась та же история! Пестель и Каховский были повешены. Но Рылеев, Муравьёв и Бестужев – все трое! – выскользнули из петли и упали на ребро опрокинутой скамейки. Все больно ушиблись. Муравьёв тогда со вздохом заметил: «И этого у нас не умеют сделать!»

Тихомиров искоса взглянул на него: уж не провокатор ли, каковых предостаточно развелось в Питере, и резко отвернулся, вновь устремив взгляд на эшафот.

Когда дошло до Рысакова, тот пытался сопротивляться, не желал взойти на скамейку, а потом, когда Фролов хотел столкнуть его, в течение нескольких минут не давался, цепляясь за скамейку ногами. Помощники кинулись палачу на подмогу, выдёргивая скамейку, а Фролов сильно толкнул Рысакова в спину. Тело, сделав несколько оборотов, повисло рядом с трупом Желябова и других казнённых.

Дело кончилось. Фролов с подручными сошёл с эшафота и встал у лестницы. Барабаны перестали выбивать дробь. Начался шумный говор толпы. Едва ли не каждый пытался рассказать о своём впечатлении. К эшафоту подъехали с тылу две ломовые телеги, покрытые брезентом. Трупы казнённых висели не более двадцати минут. Затем на эшафот внесли пять чёрных гробов и помощники палача поставили по гробу под каждое тело. Появился военный врач, который в присутствии двух членов прокуратуры засвидетельствовал смерть казнённых. Затем гробы были помещены на телеги и под сильным конвоем увезены, как оказалось, на станцию железной дороги, откуда паровик потащил страшный груз на Преображенское кладбище.

С иссиня-бледным лицом, заплечных дел мастер Фролов сел в фургон тюремного ведомства. Конные жандармы и казаки, образовав летучую цепь, обвивали плац и прилегающие улицы, не допуская никого к эшафоту. Впрочем, привилегированные зрители кучкой толпились возле виселицы, желая удовлетворить своё суеверие – добыть на счастье кусок верёвки повешенного.

«Нет! Теперь только месть! Только месть! – думал Тихомиров, не помня себя. – Отец убит, но теперь за ним последует его сын!..»

6

Блиндированная императорская карета под плотным конвоем лейб-казаков медленно двигалась сквозь толпу к Варшавскому вокзалу.

– Скорее в Гатчину… К семье… К Минни… – шептал Александр Александрович. – Прочь из Петербурга!..

Помимо жандармов и полицейских его охраняла теперь Священная дружина во главе с Боби Шуваловым и графом Воронцовым-Дашковым, созданная по предложению какого-то киевского инженера-путейца Витте. В толпе от Аничкова дворца и до вокзала стояли её люди. Государь увидел юношу в студенческой фуражке – тот вскарабкался на уличный фонарь, и инстинктивно отшатнулся от оконца кареты. Но тут же успокоил себя: молодого человека окружали жандармы. Вися над толпой, он декламировал, протянув руку к карете императора:

В надежде славы и добраГляжу вперёд я без боязни:Начало славных дел ПетраМрачили мятежи и казни…

Но вот по толпе прошла рябь: какой-то высокий, худой господин отбивался от наседавших на него жандармов; шапка его упала на мостовую, и длинные жёлтые волосы рассыпались по плечам. Два жандарма били его плашмя ножнами от шашек; третий вырывал револьвер. Александр Александрович бессильно откинулся на сиденье.

Семейным сходством будь же горд;Во всём будь пращуру подобен:Как он, неутомим и твёрдИ памятью, как он, незлобен…

Приехав в Гатчину, император никак не мог обрести душевное равновесие. Ни игра с детьми, ни нежность Минни не спасали от мучительных воспоминаний. Перед глазами неотвязно стояла картина: окровавленное и обезноженное тело отца, с уходом которого из жизни всё бремя ответственности за судьбы России легло на его плечи.

Сославшись на головную боль, Александр Александрович заперся в маленькой спальне.

Россия… Огромная – от Варшавы до Петропавловска-на-Камчатке, от Гельсингфорса до Эривани – страна с семидесятимиллионным населением простиралась, подчиняясь единственно спасительному державному началу. Но как и в какой степени? Многомиллионное крестьянство, освобождённое батюшкой, стало ли оно счастливее? Не оказалось ли это здоровое тело России лишённым защитных покровов и открытым для революционных эпидемий? Да, чаще всего крестьяне сами ловят злоумышленников и передают их в руки полиции. Ведь эти длинноволосые недоросли и стриженые девицы не знают народа и его нужд. Они вышли из лакейских, семинарий, казарм, мелких усадеб. Фанатики, которым плевать на великую Россию и её коренные нужды, на народ, на государство. Всё, что складывалось столетиями, они готовы пустить по ветру в один день. А что они могут предложить взамен? Пустые химеры!..

Государь вспомнил книжку маркиза де Кюстина [138] «Россия в 1839», которая вышла в Париже. Прочитав её, поэт Жуковский назвал автора «собакой». Но кое-что зловещее де Кюстин подметил. Маркиз писал, что России страшны не Пугачёвы, устраивавшие бунты, а Пугачёвы, которые закончат университет. Здесь француз как в воду глядел: именно студенты будоражат и мутят простой народ. Теперь, когда бедняки из деревни валом валят в город и становятся фабричными, они легче всего поддаются агитации смутьянов. Общество недовольно правительством. Казна пуста. Россия переживает разруху и финансовые бедствия, вызванные последней войной, оплаченной более чем двумястами тысяч русских жизней. Не много ли? Не дорога ли плата за Болгарию?

138

Кюстин Астольф де (1790 – 1857) – маркиз, французский путешественник и литератор. По приглашению Николая I посетил Россию в 1839, по возвращении во Францию написал книгу «Россия в 1839» (1843). Ф. И. Тютчев, познакомившись с записками Кюстина, писал в 1844 в статье «Россия и Германия»: «Книга г. Кюстина служит новым доказательством того умственного бесстыдства и духовного растления (отличительной черты нашего времени, особенно во Франции), благодаря которым позволяют себе относиться к самым важным и возвышенным вопросам более нервами, чем рассудком; дерзают судить весь мир менее серьёзно, чем, бывало, относились к критическому разбору водевиля» (Русский архив, 1873, № 10, с. 1994), а В. А. Жуковский в письме А. Я. Булгакову назвал автора книги «собакой» (Соч. Т. 6. Спб., 1878. С. 556).

И опять, и опять мысли об отце. Гибель пап'a, хладнокровно и методично выслеженного, а затем и убитого злодеями, говорит о существовании мощной тайной организации, которая не остановится ни перед чем, чтобы продолжить кровавый террор.

Император тяжело опустился на колени перед киотом – образок Святой Троицы, подаренный Анной Фёдоровной Тютчевой, Иисус Сладчайший, Матерь Божия – и принялся горячо молиться:

– О, Пресвятая Дево Мати Господа, Царице Небесе и земли! Вонми многоболезненному воздыханию души нашея, призри с высоты святыя Твоея на нас, с верою и любовию поклоняющихся пречистому образу Твоему. Сё бо грехми погружаемии и скорбьми обуреваемии, взирая на Твой образ, яко живей Ти сущей с нами, приносим смиренныя моления наша…

Он молился и плакал, плакал, пока не стало на душе легче. Вечером, отвечая на письмо Победоносцева, Александр II скорбно заключал:

«Ужасный, страшный год приходит к концу, начинается новый, а что ожидает нас впереди? Так отчаянно тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в Бога и в Его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб. Но я не малодушен, а главное, верю в Бога и верю, что настанут наконец счастливые дни и для нашей дорогой России…

Часто, очень часто вспоминаю я слова Святого Евангелия: «Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Мя веруйте…»

Гатчина 1881 г.31 декабря».

Глава седьмая ГАТЧИНСКИЙ ЗАТВОРНИК

1

Имя Гатчина восходит к славянскому Хотчина – названию селения, которое упоминается в писцовой книге Великого Новгорода уже в XV веке.

В 1712 году Пётр Великий подарил Гатчинскую мызу своей сестре Наталье Алексеевне, после смерти которой усадьба переменила нескольких владельцев, пока наконец не была куплена Екатериной II. Она подарила Гатчину своему фавориту и организатору дворцового переворота Григорию Орлову, который и построил в своём поместье ныне существующий дворец.