Александр III
Шрифт:
3
Государь император, можно сказать, больше других наук любил историю, собирание археологических коллекций и много сил отдавал реставрации памятников старины, особенно связанных с патриотическими событиями в прошлом России. Вот почему так нравились ему беседы с Николаем Карловичем Шильдером [156] , генералом-историком и сыном боевого генерала. Какая несправедливость! Несмотря на его капитальные труды, при дворе и в военных кругах Шильдера вовсе не знали и путали с генералом Шильдер-Шульднером.
156
Шильдер Николай Карлович (1842 –?) – историк, генерал-лейтенант, начальник Николаевской инженерной академии, директор Императорской
Как-то в Михайловском манеже, после парада, уже собираясь уезжать, Александр III сказал:
– Я видел здесь Николая Карловича. Я бы хотел переговорить с ним…
Свита недоуменно переглядывалась, не понимая, кто бы это мог быть. Император увидел их растерянность:
– Я хочу переговорить с генералом Шильдером.
Толпа расступилась, и скромно стоявший в задних рядах генерал-майор подошёл к Александру Александровичу.
– Николай Карлович, – обратился царь к нему, – вы не могли бы уделить мне время для беседы? Я просил бы вас сесть со мной в карету.
– На другой день, – посмеиваясь, говорил Шильдер, – я проснулся знаменитостью. Ко мне приехало немало важных лиц, раньше не удостаивавших меня своим вниманием. Если верно говорят: «Sic transit gloria mundo», то можно сказать: «Sic gloria mundi advenit…» [157]
По дороге в Аничков дворец государь спросил:
– Николай Карлович! Что вы думаете о старце Фёдоре Кузьмиче? В последнее время появилось несколько сочинений прямо противоположного толка. Одни авторы доказывают тождество старца с императором Александром Павловичем, другие начисто отрицают это.
157
Так проходит мирская слава… Так приходит мирская слава (лат.).
Аскетически худое лицо Шильдера оживилось:
– Ваше величество! Весь спор только на том и держится, что одни непременно желают, чтобы Александр Первый и Фёдор Кузьмич были одно и то же лицо, а другие этого не хотят. Между тем никаких определённых данных для решения этого вопроса в ту или другую сторону, по крайней мере у меня, нет. Я могу привести столько же данных в пользу первого мнения, сколько и в пользу второго, но никакого заключения не сделаю…
Перед кабинетом царя ожидал генерал-адъютант Глинка-Маврин, скуластый, вислоусый, в тёмно-зелёном мундире с уширенным книзу бортом, в золотом шитье и с аксельбантами.
– Ваше величество, – сказал он, – я принёс бумаги на подпись.
Император Александр Александрович взялся за золочёную ручку двери.
– Борис Григорьевич, я попрошу вас прийти ровно через два часа…
Разговор с Шильдером продолжился в кабинете.
– Я понимаю, – размышлял государь, – вам нужны неоспоримые научные факты. Вы не можете доверять впечатлениям. А кроме всего прочего, вы сейчас как раз разбираете документы о царствовании императора Александра Павловича. И всё же…
Шильдер составил биографии российских государей: он уже писал труд об Александре I и подумывал начать работу над жизнеописанием его отца. Александр III выказывал ему такое доверие, какое даже стесняло Николая Карловича при его исторических исследованиях. По личному разрешению царя он имел доступ в самые секретные архивы.
– Вы сами будете своим собственным цензором, – заявил император.
«Это собственное цензорство очень стеснительно, – рассуждал сам с собой Шильдер. – Ведь часто очень трудно решить, по словам Пушкина, «чего нельзя и что возможно»…
– Знаете, ваше величество, – увлечённо заговорил генерал-историк, – иногда попадаются такие свидетельства, что поневоле начинаешь думать, что старец Фёдор Кузьмич – это император Александр Павлович. И не поместить их в моём труде я не имею права. Да вот, например. В той же местности, куда был водворён старец, жили двое сосланных придворных служителей. Один из них тяжело заболел. А вы знаете, ваше величество, что таинственный старец, по народному говору, имел какой-то особенный дар утолять страдания. И не только телесные, но и душевные. Слава его в Сибири была столь велика, что к нему стекались болящие или движимые благочестивыми чувствами. Так вот, занедуживший ссыльный упросил своего товарища посетить Фёдора Кузьмича и испросить у него исцеления. При содействии одного человека,
имевшего доступ к старцу, он был принят им в своей келье, а провожатый остался в сенях. Посетитель бросился в ноги Федору Кузьмичу и, стоя перед ним на коленях, в невольном страхе опустив голову, рассказал, в чём было дело. Кончив рассказ, он почувствовал, что старец поднимает его, и в то же время слышит – и не верит своим ушам – мягкий и кроткий, знакомый ему голос. Встаёт, поднимает голову и с криком, как сноп, валится без чувств на пол. Перед ним стоял и говорил в образе отшельника сам император Александр Павлович, но только с седой бородой. Фёдор Кузьмич отворил дверь и кротко сказал провожатому:– Возьмите и вынесите его бережно. Он очнётся и оправится. Но только скажите ему, чтобы он никому не говорил, что он видел и слышал. Больной же его товарищ выздоровеет…
Так действительно и случилось. Занедуживший ссыльный исцелился, а посетитель, придя в себя, поведал и ему, и провожатому, что в старце узнал императора Александра Павловича. С тех пор в Сибири и распространилась народная молва о таинственном происхождении Фёдора Кузьмича…
– Замечательно, – выслушав Шильдера, воскликнул Александр Александрович. – Однако скажите начистоту, Николай Карлович, что подсказывает вам ваше чутьё? Чутьё человека, умеющего допрашивать старые книги!
– Я расскажу вам, ваше величество, об одном необыкновенном случае, который приключился со мной, – невольно понизив голос, взволнованно заговорил Шильдер. – Я часто бываю у букинистов и покупаю у них старые книги и рукописи. Так сказать, огулом. Целые вороха бумаг, которые свалены в кучи в их складах. При разборе иногда попадаются подлинные раритеты. Так вот однажды я приобрёл ценную рукопись о Фёдоре Кузьмиче…
Шильдер вспотел и вынул большой фуляровый платок. Несколько успокоившись, он продолжал:
– Вечером я начал читать рукопись. Как всегда, полулёжа на диване. В ней описывались случаи исцеления по молитве Фёдора Кузьмича. И в этот момент я почувствовал приближение мигрени, от которой часто страдаю. Боль раскалывала виски. «Вот, – подумал я, – если бы Фёдор Кузьмич исцелил меня от мигрени, я, конечно, поверил бы в чудодейственности его молитвы». Ваше величество! Я не похож на мистика, я просто учёный-фактограф. Вы не поверите! Не успел я подумать это, как дверь моего кабинета открылась и вошёл Фёдор Кузьмич. С длинной седой бородой, в подряснике – каким он изображён на известной гравюре. Я ясно видел его лицо. Он подошёл ко мне, положил руку на мой лоб. Рука была тёплая, как у живого человека. Он начал молиться, но слов молитвы я не запомнил. И я чувствовал, как уменьшалась, а затем вовсе прекратилась боль. Тогда Фёдор Кузьмич исчез…
– Но это же чудо! – перебил его император.
– Да, ваше величество, чудо. У моего дивана проведён электрический звонок. Я тотчас же сильно нажал на него. Я хотел, чтобы мои домашние увидели меня после посетившего видения. Чтобы они убедились, что я в здравом уме и памяти. На звонок сбежались все: моя дочь (я ведь вдов), её компаньонка-англичанка, мой слуга и помощник Павел. Я извинился, что побеспокоил их, но сказал, что мои часы остановились и я не знаю, который час. Я попросил подать чай, а Павла – принести исторические справки. Когда мне сказали, который час, я попросил сверить время по часам в столовой и гостиной. Одним словом, я хотел, чтобы у моих домашних осталось в памяти, что в такой-то день, в десять часов вечера я был в здравом уме и что явление Фёдора Кузьмича не было доказательством какой-либо ненормальности с моей стороны…
Шильдер умолк; его волнение передалось государю. Александр Александрович грузными шагами начал мерить кабинет, рассуждая:
– Чтобы доказать, что Александр Первый и Фёдор Кузьмич одно и то же лицо, остаётся одно средство… Вскрыть могилу…
– Нет, ваше величество, – решительно возразил Шильдер. – Вскрытие могилы не даст необходимых разъяснений. Но это вызовет нежелательные пересуды, ибо вскрыть могилу без огласки невозможно. Как бы то ни было, ваше величество, если фантастические догадки и народные предания обретут реальную почву, то установленная этим путём действительность оставит за собой самые смелые поэтические вымыслы! Во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы с потрясающим эпилогом, основным мотивом которого служило бы искупление! В этом новом образе император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, предстал бы как самое трагическое лицо русской истории. А его тернистый жизненный путь увенчался бы небывалым загробным апофеозом, осенённым лучами святости…