Александр Радищев

Маменька разглядывала в лорнет, морщилась. Такие черты лица, при его глазах, - интересен безумно, с этакой внешностью толку не будет, а будут беспрерывные попойки, гулянки, карты...

– В жизни в карты не игрывал и намерения не имею, - твёрдо сказал Радищев.

Маменька Анютина задумалась на мгновение, как это он угадал её мысли, и продолжала рассуждать сама с собой. Ежели этот сюртук у него лучший, а, верно, лучший должен быть, коли теперь надел, то ясно, что кто денег ищет, тому в другом месте поискать надобно.

– Богат никогда не буду, как иные, которые путём скромной домашней экономии при четырёхстах рублях жалованья 12 тысяч в год проживают, - усмехнулся Радищев.

– Да ведь зато и в тюрьму не сяду, посудите сами.

Маменька вновь задумалась, каким образом мысли её так подхватываются на лету, перебрала все надежды свои и за кого она Аннушку прочила отдать, а партии были сериозные...

– Да ведь Аннушка счастлива только за мной будет, - сказал выжидательно Радищев.

"Странный какой-то разговор у нас выходит", - мелькнуло у Прасковьи Фёдоровны. И она махнула на всё рукой. Вызвали Аннушку из дальних комнат, вызвали Глафиру Львовну, иконку сверху достали и от пыли обтряхнули, Радищев Аннушке ручку подал и увлёк её вслед за собой на колени, и матушке только и оставалось, что благословенье произнесть, после чего жениха мигом из дома выдворили, чтобы наговориться, наплакаться, перетряхнуть приданое и обдумать - каким же это чернокнижным способом, однако, она на оный брак согласилась?..

– ...А всё ж таки я вас доехал!
– торжествующе сказал Радищев, оборачиваясь от дверей.

* * *

– А хорошо мне в этом капоте, да?

– Да ты столь же хороша и без оного.

– Отчего ж без оного?
– заволновалась жена.
– Ах, Боже мой, да ты... да кто просил тебя поправлять мой туалет! Я вот что: ты помнишь ли песенку, что пели давеча у Херасковых? Про пастушку? На высоком бережке, у глубокой речки...

– На зелёном на лужке стереглись овечки, - вкрадчиво проговорил Радищев.

– Спиши мне слова.

– Поскользнулась на бегу, я не знаю точно, как упала на траву - вправду иль нарочно. Пастух её поднимал, да и сам туда ж упал.

– Ты выдумываешь, такого не было.

– Ещё как было. И что сделалось потом, я того не знаю, - я при деле при таком мало примечаю... Только эхо по реке... отвечало вдалеке.

– Не надо щекотать меня!..
– визжала жена.
– Оставь сей же час меня щекотать!..

– Я от любви, - не вполне внятно отвечал Радищев.

– Я от твоей любви больше ни на что времени не имею! Ай!

– Анютушка, отчего столь много хитрых крючков у некоторых на одежде?

– Оттого, чтоб к ним не лезли!.. Чтоб им покой бы дали... Чтобы... О! о! о!..

* * *

В стенах Коммерц-коллегии, под портретами каких-то замшелых деятелей в буклях и в брыжах, царили тени и глухой полумрак. Воронцов расхаживал нервически, чертя диагональную линию от канделябра в образе Нептуна и до стола обратно. Он вызвал к себе мало ему известного коллежского асессора Радищева и хотел посмотреть ему в глаза. Ах, да не посмотреть. Плюнуть он хотел ему в глаза.

Радищев вошёл, полупоклон обозначил, остановился у дверей.

– Чего-чего, милостивый государь, а подкупа у меня в департаменте никогда не было и не будет!
– сорвался Воронцов сразу в крик, что в иных случаях помогало.

– Что вы, ваше сиятельство, словом "подкуп" разумеете?
– спросил Радищев сосредоточенно.

– Я разумею вот что: когда весь департамент год занимается делом пеньковых браковщиков и наконец дело это близко к завершению, выныривает какой-то асессор, невесть откуда к нам месяц тому перешедший...

– От генерал-аншефа графа Якова Александровича Брюса, - мягко уточнил Радищев.

– Невесть откуда, говорю я, к нам перешедший, - Воронцов возвысил голос, - и сразу же - сразу же!
– подаёт особое мнение!

– Но коли работа всего департамента идёт к тому, чтобы погубить невиновных...

– ...То дело пахнет подкупом!
– поставил точку голосом Воронцов.
– И не смейте мне здесь сейчас ссылаться на неопытность! Не смейте!

– Ваше сиятельство полагаете, что купцы эти пострадавшие ко мне с деньгами приходили?
– уловил наконец связь воронцовских мыслей Радищев.

– Да отчего они пострадавшие? Откуда и знать вам, кто там в этой неразберихе пострадавший?
– Воронцов остановился резко, до стола не дошед.

– Очень просто. Из материалов дела следует..., - начал Радищев, для ясности по столу рукой чертя. За десять минут объяснил он сущность дела так, что Воронцову она ясна вдруг стала. В изумление его привело то, что слова коллежского асессора имели смысл, - с этим не часто сталкиваться в работе доводилось.

– Вы что... читали материалы этого дела?
– ошеломлённо спросил Воронцов, ясно представив себе три пуда пыльных бумаг, упомянутые материалы составлявших.

– Вы, ваше сиятельство, сомневаетесь, что я читать умею?
– совсем уже как-то тихо спросил Радищев, и глаза его сузились.

– Нет, я... отнюдь, - Воронцов взял себя в руки.
– Да вы понимаете ли сами, что вы такое требуете от меня? Вам легко накропать-то весь этот вздор, а расплачиваться за это шкурою своей прямому начальству!.. Вы вот подали молча свои листки, а я за вас связки должен сорвать, с Беклемишевым полемизуя! Оттого, что вы тут особое мненье встюрили, я должен пустить насмарку годовую работу всего департамента! Почтенным людям в глаза начхать! На особом мненье какого-то младшего чина основываясь!

– Да на истине, на истине же основываясь, - подсказал Радищев. Он посматривал то на Воронцова, то за окно, где стояли на Неве корабли, и был спокоен.

– Где ваша дрянная бумажка?
– кричал Воронцов.
– Дайте мне её сюда, я её кину в камин. Где?.. Как вы сказали? На истине основываясь? Ах, чёрт, изрядно сказано. Так и молвлю Беклемишеву в самую рожу.

– Благодарю сердечно. Смею заметить, что вы навлекаете на себя некоторую опасность, ваше сиятельство, - Радищев почувствовал свою победу и улыбнулся.
– Опасаюсь, что покуда вы моё начальство, я при особом мнении пребуду.