Александр Радищев

– А, ну да, - говорил Радищев, пытаясь выиграть время на размышления, и ухватывал высунувшуюся из-под одеяла чью-нибудь пятку. Пятка со взвизгиваньем убиралась.
– Так вот, поиск книги в библиотеке Маликульмулька был чрезвычайно затруднён, потому что в кабинете сего великого учёного царил страшный беспорядок. Иные серьёзные труды по магии были заколдованы и при взгляде постороннего обращались в бездарные и слащавые сочинения мадам Жанлис. Мёрлин рылся среди них и не заметил, что на пороге давно уж стоит сам Маликульмульк, поглаживая свою длинную белую бороду, и проницательно на него смотрит. Очутившись лицом к лицу с хозяином библиотеки, Мёрлин запаниковал. От испуга и неловкости он превратился в большого потрёпанного чёрного кота, потом опять в себя самого, потом снова в кота, потом снова в себя самого, после чего окончательно сконфузился. "Не трудитесь, молодой человек, - благожелательно заметил Маликульмульк.

– Ваша сущность мне ясна в любом вашем обличье".

Радищев заменил детям мать и оттого теперь вздрагивал во сне и пробуждался, если ему слышалось шлёпанье босиком по холодному полу. Шесть лет как он овдовел, и ныне он приучился схватываться на первый же зов, мало доверяя прислуге, урывался со службы во время всех ангин и скарлатин и твёрдо помнил ночью и днём, от каких лакомств у Полиньки бывает сыпь.

Из двух своячениц, живших с ними вместе, одна - Елизавета Васильевна, младшая сестра Анны Васильевны, покойной жены, - занималась детьми как своими, не задавая лишних вопросов, не говоря лишних слов, а всё-таки, едва на службе удавалось поднять глаза от реестров, волнения почти истерические о том, как там его домашние, окружали отовсюду наподобие средневековых химер.

Покончив со сказкой, - на самом интересном месте оборвав, - он перецеловал всех детей ещё раз и прошел через другие комнаты в залу, где на полу уже лежала лунная дорожка, переброшенная, как мосток, через скрипящую половицу.

– Спят?
– шёпотом спросила Елизавета Васильевна, не зажигавшая света, и отнюдь не из одной только экономии.

– Все четьверо, благодаренье Богу. Как-то усыпил, - усмехнулся он над своим сомнительным талантом сказочника и снял парадный сюртук, в котором воротился из Коммерц-коллегии. Елизавета Васильевна отобрала у него сюртук и стала было складывать рукав к рукаву, но в темноте поцарапалась об орден, тихо ойкнула, и Радищев, выбранив тихонько орден, парадное облачение и Коммерц-коллегию, поднёс к губам оцарапанную её руку, и их очертанья на стене слились.

Сколь ослепительна была его любовь к Анне Васильевне и сходна с ярким днём, столь же начинавшийся робкий роман с Елизаветой Васильевной сходствовал с ночью - сумеречностью, неясностью будущего, старанием не ступить на скрипящую половицу и полным почти молчанием.

* * *

Шла война со Швецией. Радищев, за всё прямое начальство разом представительствуя, меры к защите с моря принимал. Детям волчок запустив, дабы хотя на миг вкруг него увиваться перестали, в неслужебное время наставление для чиновников Санктпетербургской портовой таможни писал:

1-ое. Спрашивать каждого с моря приезжающего корабельщика, не видал ли он всего шведского флота на пути своем в Санктпетербург, где он тот флот видел и какое число кораблей.

2-ое. Не видал ли он каких-либо шведских военных кораблей, опричь флота, в каком месте и сколько.

3-е. Весь флот шведской или другие суда на якоре ли стояли или под парусами были и куда они путь свой направляли.

4-ое. Не был ли он задержан и воспрепятствован в продолжении своего плавания и не причинили ли ему или его людям какой-либо обиды.

Таковых пунктов многонько было.

13-ое. У всех на кораблях прибывающих пассажиров спрашивать, откуда они едут и какой они нации, стараяся при том узнать, нет ли между ними каких-либо сомнительных людей.

А показания на сии вопросы доставлять к дежурному Ея Императорского Величества генерал-адъютанту при рапорте, да точную с оных показаний копию к его сиятельству действительному тайному советнику графу Александру Романовичу Воронцову и другую ко мне.

Апреля 30 дня 1790 года.

Подлинно подписал

Александр Радищев.

"Пусть и Воронцова бумагами с показаниями корабельщиков засыплют, - подумал злорадно Радищев.
– Смотреть он их хотя и не станет, да пускай видит, что мы тут не на печи полёживаем". И волчок, переставший уж к тому времени крутиться, в другой раз детям запустил.

И, напевая: "Сокрылися те дни, как ты со мной видалась...", выскочил коллежский советник на крыльцо своего дома, под апрельский ветер, - отдать бумагу готовую дожидавшемуся курьеру.

* * *

Всё чаще и чаще случалось Радищеву о долгах задуматься. Дом заложен; заём в банке с 78-го года не выплачен, а токмо проценты одни; тридцать тысяч долгу всего - и знакомцам разным, и казне, а экипаж держать надобно, и выглядеть дСлжно безупречно, да и детей учить ведь не бросишь; от батюшки же запасу дров и муки в этом году не было прислано, а присланы были деньги, а что такое деньги, сами мы знаем: на них и половины того не купишь, что требуется. Долги же оные платить надобно.

И тут сочинение своё хорошенько рассмотрев, на ум пришло: путешествие сие за книжную новинку можно продать - и ничуть не хуже, чем иные вещицы пустяковые, с которых большой барыш имеют. Штука в том, чтобы всё предприятие в своих руках удержать: купить типографию в рассрочку, изданье самому осуществить и книгопродавцам не уступать весь тираж оптом, а распорядиться им по своему усмотрению и права единоличного продажи никому не передавать. Дело лёгким казалось.

Тогда взглядом публики Радищев книгу свою пересмотрел. Местами будто скучна. Две-три сценки смешных до упаду туда залепил. Над женитьбою барона Дурындина сам прыскал в ладонь, пока писал. Над новгородскими карикатурами тож улыбался. От печати ж самой книги такое вышло, что боле улыбки его долго никто не видал.

* * *

При дворе молва пронеслась, что некий будто бы Александр Радищев в своей типографии напечатал, по слухам, что-то невообразимо крамольное. Путешествие чьё-то откуда-то куда-то. Государыня в собственные руки взять не погнушалася и на каждой будто бы странице, во всех героях, саму себя увидела. (На что Никита Панин предерзостно заметил: "У кого, матушка, паранойя, тот и в столбе фонарном себя разглядит; меньше самомненью-то надо быть"). Повелели разведать детально. Начался переполох. Биография автора уточнялась, но что именно особливо следует разузнавать, было неясно, и оттого стоявший навытяжку перед статс-секретарём Храповицким секретарь Мерзляков, дрожа, рапортовал:

– ...в отличье от милорда Стерна, который хотя и описывал всякие свои путешествия по Франции и Италии, на деле страсть как из дома выезжать не любил, так что даже когда дождём залило всю Шотландию и Англию, сметя в небытие половину его прихода, вовсе не поехал осматривать ущерб и подбадривать несчастных, оставшихся без крова, прибавив, что от его вида им лучше не сделается, Радищев к мистификацьям несклонен и если пишет, что куда ездил, то ездил доподлинно.

– Ну что вы такое говорите!
– стонет, заламывая руки, статс-секретарь Храповицкий.
– Ну кому какое дело, ездил он или не ездил? Кому это теперь интересно?!..