Александр. Том 2

Глава 7

Я рассматривал врача. Он начал заметно нервничать под моим пристальным взглядом и всё же попытался взять себя в руки. Молодой, не больше двадцати пяти лет на вид. Учитывая, сколько лет надо убить сейчас человеку, чтобы выучиться, начинают возникать определённые вопросы.

— Вы не слишком молоды, Матвей Яковлевич, чтобы быть врачом? — наконец спросил я его.

— Мне двадцать пять лет, ваше величество, — он взял себя в руки и отвечал спокойно. — Я окончил Московский университет в прошлом году, но во время моей учёбы профессора университета часто обращались ко мне за советами. Так, например, Чеботарёв Харитон Андреевич по рекомендации Политковского Фёдора Герасимовича пригласил меня для лечения своей дочери.

— Почему Политковский сам не взялся за лечение? — я испытывающе смотрел на него. Учёные Московского университета были мне заочно знакомы в связи с делами о принадлежности к масонским ложам. Я тщательно изучил дело каждого и велел пока их не трогать. А в Москве у меня было запланировано переговорить почти с каждым, чтобы понять, что с ними делать.

— Я не знаю, ваше величество, — Мудров развёл руками. — Не могу вам ответить.

— Вы вылечили дочь Чеботарёва?

— Да, ваше величество, — он утвердительно кивнул, ещё раз подтверждая свои слова.

Я ещё с минуту смотрел на него, затем указал рукой на дверь: — Пойдёмте. Осмотрите её величество Елизавету Алексеевну, а потом пройдёте со мной на кухню. У меня есть подозрение, что недомогание близких мне людей и части двора как-то связано с едой.

— Почему вы так думаете, ваше величество? — Мудров внезапно собрался, я бы даже сказал, что он стойку сделал.

— Потому что я запретил подавать сегодня на стол многие блюда, и им стало лучше, — я поднял руку, предотвращая его вопрос. — В последнее время я весьма ограничиваю себя в еде. Кроме того, мои младшие братья и сёстры не едят тяжёлую для них пищу, и так получилось, что мы остались здоровы.

— Понятно. Мудров задумался, а затем поднял голову и спросил: — Я могу также поговорить с кухонными работниками?

— Делайте всё, что посчитаете нужным, — и я рванул дверь на себя до того момента, как подбежавший гвардеец откроет её передо мной. — Идёмте.

Шёл я, как обычно, стремительно, но невысокий и плотный Мудров не отставал от меня. Впрочем, как и Сперанский со Скворцовым. Илья уже почти полностью перестал выполнять при мне обязанности личного слуги и включился в работу личного секретаря. Сперанского же я всё чаще и чаще привлекал к сугубо государственным делам. Так он, ко всему прочему, умудрялся совмещать и практически постоянно находиться при мне в качестве секретаря. Трудоголик, что с него взять.

Елизавета уже надела дорожное платье и стояла у окна, наблюдая, как идут последние приготовления к отъезду.

— Вот, врач из Москвы выехал нам навстречу, и пока слуги укладывали багаж госпожи Нарышкиной Марии Антоновны, успел встретить нас здесь, в Твери, — я подошёл к жене. — Матвей Яковлевич тебя осмотрит. Я увидел в её светлых глазах протест и прервал бунт в зародыше: — И не возражай. Мне проще с тобой договориться, чем упрашивать матушку позволить её осмотреть этому молодому доктору. Да ещё и русскому ко всему прочему. Тем более что у нас очень мало времени, а Матвей Яковлевич должен будет ещё Кочубея осмотреть.

— Зачем? — Лиза невольно нахмурилась.

— Затем, что у него такое же недомогание было, как и у вас, — я ненадолго прервался, потом вздохнул и продолжил, — слабость, голова болела, тошнило, и он потел. Да, ещё он пожаловался на двоение в глазах после ужина, и вот тогда я запретил подавать подозрительные блюда под страхом личной встречи с Макаровым Александром Семёновичем.

— Саша, ты поэтому приказал убрать еду? — её глаза расширились, и она зажала рот рукой. — Нас хотели отравить?

— Я понятия не имею. И да, приказано было убрать те блюда, что совпадали с блюдами Кочубея. А сейчас позволь себя осмотреть, потому что мне тоже безумно интересно, хотели ли нас всех отравить, или это всего лишь жуткое совпадение. Повернувшись к Мудрову, я кивнул: — Приступайте, Матвей Яковлевич. Как только закончите осмотр её величества, Илья проводит вас к графу Кочубею, а затем на кухню. Миша, пойдём, не будем мешать доктору Мудрову работать.

Мы со Сперанским и Скворцовым вышли из комнаты. Илья остался караулить возле двери, а мы с Михаилом прошли в кабинет. Отсюда уже убрали мои личные вещи, и комната стала ещё более безликой, чем мне показалась в первый день нашего пребывания в Путевом дворце.

— Пока доктор Мудров выясняет, был ли я прав, посадив двор на голодный паёк, или слегка погорячился, мы можем с тобой обсудить пару моментов, — сказал я, присаживаясь на подоконник. Отсюда мне был виден двор, и я смотрел, как мужики в ливреях, трещащих на широких плечах, продолжали таскать многочисленные сундуки.

— Вы хотите обсудить со мной сборы, ваше величество? — спросил Сперанский, подходя ко второму окну.

— А тебе есть, что о них сказать? — я посмотрел на него с любопытством.

— Эм… Сперанский слегка завис, но потом посмотрел на меня и в своей извечной спокойной манере произнёс: — Боюсь, что нет, ваше величество. Что в простых сборах может быть интересного?

— Да не скажи, — я перевёл задумчивый взгляд на окно. — Например, мне совершенно точно понятно, что ливрея у слуг хоть и красивая, но очень непрактичная и жутко неудобная. И всё бы ничего, какое нам дело до удобства каких-то там слуг, верно? — Сперанский покосился на меня, но промолчал, ничего не ответив. — Так вот, до удобства этих мужиков никому дела обычно нет, главное, чтобы красотой своей ливреи глаз радовали. А вот когда дело доходит до сборов, мы можем видеть, что сильные мужики с каким-то сундуком справиться не могут, даже если госпожа Нарышкина время зря не теряла, и содержимое этого сундука увеличилось вдвое.

— И почему же это происходит, ваше величество? — Сперанский развернулся ко мне, уже не глядя на мужиков в ливреях.

— Потому что им неудобно. Они не могут руки поднять таким образом, чтобы закрепить изрядно потяжелевшую ношу, — я же продолжал смотреть в окно. — Но повторяю, на лакеев всем плевать. Даже им самим на себя плевать, лишь бы их хорошо кормили и красиво одевали. А не плевать мне в том числе на армию. Тебе не кажется, Миша, что форма хоть и красивая, и прекрасно демонстрирующая все мужские качества, в то же время дико неудобная?

— Это не имеет значения, ваше величество, — Сперанский вздохнул. — Ещё ваш отец пытался сделать форму более удобной и практичной, но офицеры чуть ли не бунт подняли. А ведь изменения были не столь уж значительные. Ведь господам офицерам очень важно показать все свои мужские достоинства, как вы только что выразились.

— Они поймут, как важна шинель, когда зимой воевать придётся, — я перевёл взгляд на секретаря. — Форм должно быть две, — наконец, сказал я. — Парадно-выходная — вот там пусть все с ног до головы страусовыми перьями утыкаются и аксельбантами хоть удавятся, мне плевать. И должна быть полевая форма, удобная и не сковывающая движений. Летняя и зимняя. Это обязательное условие. А попробуют хоть слово против сказать, то будут долго объяснять мне и Александру Семёновичу, зачем им понадобилась красивая форма на учениях и тем более на поле боя. На врагов впечатление производить?