Александр. Том 2

— И кого вы видите патриархом, ваше величество? — тихо спросил Платон.

— Так ведь вас, кого же ещё? — я развёл руками. — Давайте поговорим начистоту, — я указал на иконостас. — У нас весьма хорошие свидетели образовались, не находите? Он только кивнул, подтверждая мои слова. — Насколько я знаю, именно вы предложили проект примирения со староверцами и даже открыли здесь, в Москве, единую церковь. А сколько семинарий открыли? И мне неважно, что именно заставило вас это сделать, а важно, на какие деньги вы это сделали. Потому что я не помню, чтобы от вас шли запросы на выделение средств на эти богоугодные дела. Вы помогаете монастырям и даже не обматерили Дидро в личной беседе. Мне рассказали, как этот французский вольнодумец рвался к вам, чтобы высказаться.

— Он всего лишь овца заблудшая, — вздохнул Платон.

— Да-да, баран он добрый, но речь не об этом, — я снова посмотрел на иконостас. — Вы оклад на какие шиши менять собрались? — спросил я грубо.

— Свой кошт растрясу, — Платон пожал плечами. — Не впервой.

— М-да, не впервой, точно, — я покачал головой. — Смету приготовьте, я из личных средств оплачу. Не из казны, а из личных средств Романовых.

— Но…

— Не нужно спорить, — я поднял руку. — Романовы тоже должны благотворительностью заниматься. Бобров я спасать точно не буду, а вот оклады на иконостасе поменять — совсем другое дело.

— Если так, то да, дело это благое и нужное, — после минутного молчания ответил Платон.

— Да, мне тут птичка на хвосте принесла, что вы планируете большое путешествие по стране совершить. Посмотреть не только на состояние тех же семинарий, монастырей и приходов, но и как люди живут разузнать, — а сказал мне об этом Сперанский. У него всё ещё сохранились кое-какие связи со своими семинарскими приятелями.

— Богоугодное это дело, — Платон провёл рукой по бороде.

— Да я и не спорю. Я хочу, чтобы вы свой визит с Кочубеем согласовали. Он тоже после коронации большую ревизию отправляет по стране. Вот пускай кто-то из его ревизоров с вами и поедет. А когда вернётесь, мы снова поговорим о Патриархате, — и я снова склонил голову, которую Платон перекрестил на автомате, пребывая при этом в глубочайшей задумчивости.

А когда я уже подходил к двери, то услышал голос Платона, полный недоумения.

— Зачем кому-то спасать бобров? — великолепная акустика собора разнесла по собору вопрос, заданный густым, прекрасно поставленным голосом.

Я закрыл рот рукой, чтобы не хохотнуть, потому что в храме это точно было неуместно, выскочил на улицу и только потом позволил себе засмеяться. Похоже, я митрополита слишком сильно выбил из колеи, и ему необходимо прийти в себя и всё тщательно обдумать. В любом случае это дело даже не ближайших пяти лет. За раз по щелчку пальцев такие реформы не проводятся. Но мы к этой теме обязательно вернёмся, как только все ревизоры обратно приедут, и Кочубей предоставит мне доклад.

К началу вечера у княгини Багратион мы опаздывали совершенно намеренно. Нужно же дать гостям собраться и расслабиться как следует. Видя, как оживилась Лиза, я понял, что нам нужно всё-таки чаще куда-то выбираться. Сам-то я не намеревался бесконечные балы устраивать. Какие тут балы, когда двор больше чем на две трети планируется сокращать! Но другим-то я не запрещаю веселья организовывать, а преимущество императора заключается в том, что мне не нужно приглашение.

А вообще мне, считай, повезло с Макаровым и Жеребцовой. Александр Семёнович сработал так оперативно, и весь десяток предателей так быстро казнили, что сейчас и речи не шло о том, чтобы кто-то в открытую вякнул, выказывая своё недовольство снижением уровня веселья. Да что уж там, никто даже не заикнулся о том, чтобы я послабления дворянам начал делать. Ответ-то я приготовил универсальный: дорасслаблялись уже почти до поноса. Деньги вон от англичан взять не побрезговали. И кто? Цвет общества, так сказать. Правда, мне ещё ни разу не удалось толкнуть эту проникновенную речь, потому что все всё и так прекрасно понимали.

Когда мы вошли в дом Багратиона, его дворецкий чуть в обморок не упал, но взял себя в руки и побежал докладывать о гостях хозяевам. Так что хозяйка успела добежать до двери и присела в глубоком реверансе. По-моему, она таким образом дыхание переводила. Ну и продемонстрировала мне свою весьма соблазнительную грудь. Я даже благосклонно улыбнулся, и тут же убрал улыбку, перехватив недовольный взгляд Елизаветы, направленный на княгиню Багратион.

Мы разошлись с Лизой в разные стороны, и я целенаправленно направился к Багратиону, находившемуся, как оказалось, неподалёку. Рядом с князем стоял невысокий мужчина, в котором я узнал Ришелье. Нет, вживую я его пока ни разу не видел, но видел памятник дюку. И что могу сказать? Похож.

— О, ваше величество, сам Господь прислал меня сегодня сюда, — Ришелье ринулся ко мне, сложив руки в молитвенном жесте, да так, что я с трудом удержался, чтобы не попятиться. Почему-то на такие мероприятия заходить с охраной считалось дурным тоном, а выдвинувшийся в нашу сторону Краснов не успевал перехватить слишком эмоционального француза.

— Господин Ришелье, — к счастью, рядом стоял князь Багратион, и он-то весьма ловко вклинился между нами. — Вы так страстно просили меня похлопотать за вас перед его величеством, что я проникся всей душой. Так что позвольте, я представлю вас его величеству на правах хозяина дома.

— Да-да, конечно, — Ришелье, похоже, сильно волновался, поэтому едва не совершил оплошность.

— Пётр Иванович, — обратился я к Багратиону. — Я всё услышал и не думаю, что нужно делать вид, будто я внезапно оглох. Подождите меня вместе с вашей очаровательной супругой, пока я уделю некоторое время герцогу.

Багратион тут же подставил руку Екатерине, и она с явной неохотой положила пальчики ему на локоть. Я же сделал приглашающий жест Ришелье и отошёл к стене. Добравшиеся до меня Краснов с Розиным остановились чуть в стороне, не пропуская к нам посторонних.

— Зачем вы так сильно хотели со мной встретиться, месье, что пошли на такие ухищрения? — Ришелье не знал русского языка, и хотя для самого герцога это незнание неудобств не вызывало, мне говорить с ним на его родном языке было некомфортно.

— Я хочу вернуться в Одессу, ваше величество, — твёрдо сказал он, глядя мне в глаза.

— Я никому не запрещаю посещать Одессу, — я невольно нахмурился, глядя на него недоумённо.

— Вы не поняли меня, ваше величество. Одесса — это, можно сказать, моё детище, и я хочу вернуться в неё в качестве градоначальника, чтобы продолжить усовершенствование этой жемчужины, — пояснил Ришелье.

— Вот оно что! — я внимательно на него смотрел. — Почему вы оттуда уехали?

— У императора Павла были некоторые разногласия с де Рибасом. А его величество не любил тех, кто близок с людьми, с которыми у него были разногласия, — весьма дипломатично ответил Ришелье, не сказав, что Павел его попросту послал, причём, похоже, весьма жёстко. Я некоторое время смотрел на бледного Ришелье. А ведь он действительно, как говорится, прикипел к Одессе. Ну ещё бы! Этот город был в какой-то степени именно его детищем, как он сам выразился.

— Мы вернёмся к этому разговору после коронации, — наконец ответил я, чувствуя, что молчание начало затягиваться. — Но не раньше, чем вы сможете повторить своё прошение на русском языке. Прошение на бумаге, так уж и быть, разрешаю составить с помощью переводчиков.

— Ваше величество, — пробормотал Ришелье, а потом вскинул голову. — Я буду готов к нашей следующей встрече.

— И я в вас верю, — ответив, я позволил себе легонько похлопать его по плечу и отошёл к ожидающим меня князю и княгине Багратион. — Наконец-то я могу уделить вам внимание, — сказал я, радостно улыбаясь.