Александра
Шрифт:
Входит Юровский, бормочет пару невнятных слов и достает наган. Царь поднимает руку, чтобы прикрыть жену. Царица и девушки быстро крестятся. Врываются чекисты. После первого выстрела Александра больше ничего не слышит.
Но для Александры это не конец, а лишь начало того, для чего ее жизнь была только испытанием.
Постскриптум к екатеринбургскому убийству
19 декабря (день ангела святого Николая по православному календарю), бренные останки царской семьи должны быть перевезены из Екатеринбурга в Петербург и погребены в царской усыпальнице в Петропавловской крепости. Тем самым закрывается последняя глава советской эпохи в русской истории.
Вместе с тем намечено оставить и другие свидетельства того, что о досоветских временах и семье последнего царя помнят: теперь еще и в Москве до конца года должны установить памятник последнему представителю
Сколь бы ни ясно были реконструированы еще в 1918–1919 гг. обстоятельства убийства (благодаря исследованиям и протоколам допросов следователя Соколова и документам генерала белой армии Дитерихса), все же многие детали появляются на свет только сейчас. Из мозаики сообщений очевидцев — участников или наблюдателей событий — головоломка может постепенно сложиться в реалистичную картину.
Так, например, обнаруживается все больше нерусских имен тех, кого екатеринбургские комиссары нанимали в качестве охранников царской семьи, помощников в подготовке убийства и избавлении от трупов. Только внутри дома одновременно использовалось до тридцати охранников, а вокруг двойного забора особняка примерно пятьдесят. В советскую эпоху совсем не обращали внимание на тот факт, что для убийства во имя революции потребовалось привлекать нерусских.
Причина участия такого большого числа иностранцев — австрийских и венгерских военнопленных — объясняется тем, что комиссары, отчасти оправданно, побаивались, что у русских могло бы возникнуть сочувствие к узникам и в решающий момент они дрогнут и не решатся убить своего бывшего царя. Во время обсуждения деталей убийства некоторые русские действительно открыто отказались стрелять в детей.
В планировании убийства активно участвовали прежде всего «профессиональные» революционеры и личные друзья Свердлова и Ленина, контролировавшие в качестве комиссаров важнейшие города Урала; исполнителями были чекисты, коммунистически ориентированные рабочие фабрики Изет и упомянутые иностранные военнопленные. Всем им хорошо заплатили за работу.
Некоторые из участвовавших в ликвидации трупов русские, такие как Георгий Сафаров, принадлежали к ближайшему окружению Ленина — вместе с ним находились в цюрихской ссылке, вместе приехали с германской помощью в так называемом пломбированном вагоне в Россию, вместе совершали октябрьский переворот 1917 г., финансировавшийся Берлином. Австрийские и венгерские военнопленные той дислоцированной поблизости Екатеринбурга интернациональной бригады не только не питали никаких положительных чувств по отношению к бывшему русскому царю и его семье, но видели в нем главнокомандующего враждебной страны, который — как думали многие из них — был повинен в этой войне. И, вдобавок, готовности принять участие в этой жуткой акции способствовало то обстоятельство, что еще в царских лагерях для военнопленных, где с ними часто плохо обращались, они попали под влияние революционной пропаганды (впрочем, иначе дело обстояло с германскими военнопленными, которых содержали отдельно от австрийских). Поэтому для убежденных коммунистов ликвидация царской семьи, символа классового врага, должна была выглядеть героическим поступком; для некоторых венгров из их числа последние сомнения могло рассеять чувство исторической обиды против русского царя, который помог императорскому австрийскому правительству подавить венгерское восстание в XIX столетии.
Репатрианты из числа содержавшихся в том районе австрийских военнопленных сообщали, что многие их соотечественники еще и ради выживания вступили в Красную гвардию и стали коммунистами. Йоганн Л. Мейер: «Как военнопленного, меня вместе с другими увезли в Сибирь и заставили работать на строительстве железной дороги
и в угольных шахтах; когда [осенью 1917 г.] к власти пришли большевики, нас освободили. Многие из нас, чтобы не умереть от голода, записались в Красную гвардию».Вскоре после этого Мейер уже работал в канцелярии Екатеринбургского Уральского совдепа. Он, между прочим, присутствовал на заседании, на котором согласованно с центральными московскими властями было вынесено решение об убийстве царской семьи, и несколько раз сопровождал в дом, где жила царская семья, комиссаров Голощекина и Белобородова, занимавшихся подготовкой убийства. О визите за несколько дней перед убийством он вспоминает:
«К своей судьбе царь относился с удивительным спокойствием; он был всегда одет в одну и ту же форму без погон, с георгиевским крестом на груди. Сапоги его уже обносились, на фуражке не доставало кокарды. Он почти непрерывно курил папиросы и время от времени заговаривал с караулившими его солдатами. Совсем другая царица. Она и тогда была еще весьма статная, даже, пожалуй, красивая женщина. Черное платье и темные волосы еще более подчеркивали белизну ее кожи. Две бриллиантовые сережки и такое же кольцо были на ней до самой смерти. К охранникам она относилась с ледяной надменностью и — в отличие от остальных членов семьи — никогда даже не перемолвилась словом с красногвардейцами.
Все ее заботы были о царевиче, наследственное заболевание которого вновь дало о себе знать после незначительного падения в Тобольске. Она тяжело переносила вину, которую сама себе приписывала за страдания сына. Еще сильнее переживала она потерю власти. Большую часть времени Александра просиживала у постели больного сына. Вечера проводила за карточной игрой или чтением Библии. С детьми разговаривала только по-английски, и у меня до сих пор перед глазами высокомерный взгляд, которым она смерила коменданта Мебиуса, когда тот иронично спросил, разве она до сих пор не научилась говорить по-русски.
«Я лишь хотел бы, чтобы пощадили семью, и прежде всего моего больного сына», — сказал царь на заявление коменданта, что судьба семьи от нас не зависит.
Вид у царевича был действительно жалкий. И самым ужасным для меня было то, что я уже точно знал, что произойдет здесь через несколько дней…»
После этого визита, во время которого доктор Боткин энергично — и тщетно — добивался помощи больному Алексею, комиссары, по сообщению Мейера, настолько прониклись уважением к врачу, что подумывали, было, его пощадить. Пригласив к себе, они намекнули, что судьба семьи представляется «мрачной» и, если он хочет, то мог бы быть свободным и предоставить свои услуги в распоряжение других. Однако врач остался при своем мнении, что не может покинуть семью до конца, и тем самым была предрешена его судьба. Вскоре после этого он пишет письмо другу, в котором дает понять, что уже смирился со смертью. Видимо, Боткин информировал о содержании этого разговора в комиссариате царскую семью; это объясняло бы впечатление, которое, как сообщалось, сложилось о ней и ее поведении у священников во время последнего богослужения.
В убийстве Мейер участия не принимал. Однако через его руки проходили некоторые документы, связанные с его подготовкой. Так, он должен был ставить свою печать на требования командира расстрельного взвода Юровского, когда тот запрашивал средства для заметания следов убийства, горючее для транспортировки трупов и серную кислоту для уродования лиц. Он также утверждал список одиннадцати (для одиннадцати жертв) палачей: Юровского, Медведева, Никулина, Ваганова, Хорвата, Фишера, Эдельштейна, Фекете, Надя, Грюнфельда, Верхаси.
«Однажды в австро-венгерский Красный легион бригады, удерживавшей Камский фронт, приехали комиссары и потребовали шесть австрийцев и шесть венгров, понимавших немецкий, «для дела с трупами», — сообщал впоследствии ефрейтор лагеря, исполнявший обязанности хозяйственного коменданта [102] . Этот человек, не вступивший в компартию и не ставший пособником коммунистов, видел своими глазами, как группа затем уехала поездом в Екатеринбург. В числе добровольцев он называет, между прочим, «Карла Штейнхардта, в 1945 г. коммунистического вице-бургомистра Вены, Карла Томанна, позднее нацистского бургомистра Эйхграбена (командир нацистского штурмового отряда, похищен Советами и казнен в 1950–1951 гг.), Питера Валлера из Вены» и других; среди венгров он отмечает, в частности: «Кальмана Валлиша (казнен в 1934 г.), Иштвана Салая (казнен в 1920 г.), Имре Надя (казнен в 1958 г.); среди тех — в своей и одной из других бригад, — кто не вызвался «для похорон», он вспоминает среди прочих: Бела Куна, Матяша Рота (Ракоши), Иосипа Броза (Тито)» и других.
102
По желанию семьи имя не называется.