Александровскiе кадеты. Смута

— Куда двигаться будем, товарищ комдив?

— Не знаешь, Ефимов? Эх, а ещё комбат. Беляки наскочили, но их мало. А раз их мало, то брать будут самое важное. Телефон, телеграф, склады, штаб фронта. Мосты через Лопань наверняка держат. Вокзал. Артиллерия гремит — слышишь? Тяжёлая. Притащить с собой не могли, значит, бронепоезд пригнали. Значит, на вокзале их главное кубло. Туда и бить станем.

— Так чего ж с эшелона слезли?

— Храбрый ты у меня боец, Ефимов, но глупый. Да не обижайся, я это любя. Северный ход — оттуда они атаки и ждут. Там мы должны были развернуться, оттуда наступать. Ну, а мы их обрадуем, — Нифонтов хрипло рассмеялся. — И город заодно вычистим. Много тут контры быть не может. А держать им мест разных надо изрядно. Следовательно, на каждой точке их едва ли больше пары взводов, а то и меньше. Вот мы и пойдём, их по пути прихлопывая. Опять же, если они на бронепоезде пожаловали, то полевой артиллерии с собой много привести не могли. Улавливаешь, Ефимов?

— Так точно, товарищ начдив!

— Вот и молодца. Мы рассеиваться не будем, кулаком надо сжатым бить, а не пятернёй растопыренной…

Совсем недалеко от них, за тёсовыми крышами и садами, где тянулась Сумская улица, тяжло ударили взрывы, стремиетельной барабанной дробью рассыпалась стрельба.

— Ишь, «фёдоровки», по звуку ясно, — прищурился Нифонтов. — Не простые солдатики тут, Ефимов, не тавричане мобилизованные…

— Офицерский полк, да, товарищ начдив?

— Он самый. Вот только кто? Марковцы, дроздовцы, корниловцы или деникинцы? Впрочем, неважно, всех на штык возьмём. И рядом совсем, хорошо, мне ковылять ближе. Подай-ка, Ефимов, мне карабин. Я эти новомодные штуки не люблю…

— Тут чека харьковское рядом… Может, там и стреляли, товарищ начдив?

— Да наверняка. Молодцы братва, отбиваются, не драпанули, в отличие от остальных… Ну-ка, Ефимов, бери как две роты, да пойдём с тобой, поможем товарищам… Остальным батальонам задача поставлена, справятся.

Волынский полк перед началом «событий» содержался по штатам мирного времени, проводимая Советской властью мобилизация его численность почти не увеличила, и две роты, наступавшие через окрестности университетского сада, имели в общем лишь около двухсот пятидесяти штыков.

Однако стрельбы больше не слышалось, и Нифонтов нахмурился.

— Разведка! Спим?! — рыкнул он.

Очень скоро оттуда, где скрылись его бойцы, вновь донеслись выстрелы.

— Тьфу, пропасть! Обнаружили себя!.. Точно тебе говорю, Ефимов — офицерский полк тут. И из лучших!..

— Александровцы?

— А пропасть их знает!.. Павлов! Ну, чего там? На кого нарвались?

Боец встал навытяжку: стойка «смирно» перед начальством, пусть даже и революционным, была давно отменена, но старые привычи быстро изжить невозможно.

— Не могу знать, тащ начдив! Как они нас углядели, Бог весть! Мы сторожко пробирались, и вдруг — от дома, где чека, как сказали — давай палить! Иванцова да Семенченку сразу убили, Пирогова ранили, мы сразу назад…

— Откуда стреляли, вы хоть заметили?

— Так точно, тащ начдив. У чеки-то грузовики стоят, а палили по нам с окон, второй этаж да выше.

— Значит, взяли они чеку… — Нифонтов зло оскалился.

— Да может, товарищ начдив, наши же товарищи разведку нашу за беляков приняли?

— Не дури, Ефимов. Я беду нутром чую. Нет, на грузовиках подскочили, на испуг взяли. Надеюсь только, что товарищ Бешанов контру в своих подвалах успел к праотцам спровадить… Всё, отставить разговорчики! По группам — разберись! Как учил я вас!..

Прикрывая друг друга, боевые группы волынцев атаковали по всем правилам, резко, внезапно, однако их явно ждали.

Из окон здания ЧК ударили пулемёты — во множестве. И они ловили любого, кто дерзнул высунуться на открытое пространство. А потом оттуда вылетела граната, брошенная с такой силой, как простой боец никогда бы не сумел и разорвалась прямо в гуще волынцев, уже изготовившихся к броску.

Стреляли из окон так плотно и так метко, что Нифонтов, скрипнув зубами, велел отходить.

Велеть-то он велел, да поздно.

Стрельбы вспыхнула у волынских рот за спинами, из-за углов полосовали ручным пулемёты и казалось, что ими, пулемётами, вооружён вообще каждый из беляков, и патронов у них с собой бесконечный запас.

— Обходят, черти, — яростно захрипел Нифонтов. — Назад давай! Все назад!

Боевые группы отступили от Сумской, но от противника не оторвались. Беляки повисли на плечах, они не жалели патронов, и, похоже, пытались взять две роты волынцев в кольцо, те отстреливались, как могли, но вот тут-то и сказалось преимущество «фёдоровок», особенно, когда они в должном порядке, вычищены, смазаны, ухожены и каждый боец благославляет тот момент, когда начальство приказало брать с собой тройную норму патронов.

Волынцы несли потери, но не рассеивались, держались вместе, упрямо пробиваясь на запад, к главным силам полка. Нифонтов отходил с последними.

…Фёдор Солонов сменил магазин в «фёдоровке». Предпоследний. «Выбирай цель как следует, ?едоръ Алекс?евичъ» — словно наяву услыхал он голос отца.

Он сменил позицию, припал на одно колено — его скрывала густая сирень — и в прорези прицела вдруг возникли несколько фигур в красноармейской форме, а среди них явно командир, с алой каплей их ордена на груди. Rara avis, как сказали бы мудрые римляне.

А спустя ещё мгновение Фёдор Солонов узнал этого командира.

Павел Нифонтов, отец Костьки Нифонтова, хлопотами его, Федора, отца переведённый из кронштадских казематов в гвардии Волынский полк; и потом взбунтовавший этот самый полк, изменив присяге.

Прапорщик Солонов, александровец досрочного выпуска 1914 года, не думал сейчас о том, что перед ним — отец его однокашника, с которым Фёдор пережил самое невероятное, самое замечательное приключение; что перед ним герой-маньчжурец, что сражался рядом с Алексеем Евлампьевичев Солоновым, что честно проливал тогда кровь за отчизну; нет, сейчас перед ним был просто неприятельский офицер, командир, кого надлежит выбивать в первую очередь из сугубо практических военных соображений, а не из какой-то там «мести» или чего-то подобного.

Он просто нажал на спуск. И сразу же — вторично.

Нифонтов с проклятием упал, к нему кинулись его бойцы и сами оказались под огнём.

— Уходите! — услыхал Федор отчаянное: Нифонтов гнал своих прочь.

Ранен, только ранен. Не убит, как так? Он, Солонов, «стрелок-отличник», промахнулся?!..

Красные, оставашиеся с Нифонтовым, лежали вокруг него, неподвижные — никто даже не стонал.

Сам же Павел Нифонтов с чёрной подсердечной бранью пытался вытащить завязший в кобуре наган.

Врага надо убить, а не мучить.

Федор Солонов вновь прицелился.

И тут—

— Слон! Ты чего?! Это ж батька Костькин!

Огромный Севка Воротников вдруг бросился прямо к лежавшему краскому.

— Севка-а!

А это уже Петя Ниткин. Совсем все с ума спятили!..

Воротников в два прыжка оказался возле Нифонтова-старшего, зубами рванул индпакет.

— Пал Николаич! Сейчас перевяжу!.. Не узнали? Это ж я, Сева! Воротников! Мы с Костей дружками в корпусе были!.. Не-не, не надо стреляться!.. Пал Николаич, всё хорошо будет, сейчас я вас перевяжу!..