Александровскiе кадеты

Как-то опять так получилось, что распоряжалась седьмой ротой Ирина Ивановна Шульц. Словно Две Мишени, а также капитаны Коссарт с Ромашкевичем решили, что выстраивать кадет парами с гимназистками получится у m-mle Шульц куда лучше.

Всего их набралось больше трёх десятков — Фединых товарищей по роте, сумевших как-то сговориться с гимназистками. Многие становились в пары прямо тут, на катке.

Федор не помнил, как они с Лизой оказались на льду, да не просто так, а крепко взявшись за руки крест-накрест. Да вдобавок ещё и самой первой парой!..

Лиза задорно взглянула на него.

— Покажем им, да, Федя?

— Покажем! — ни на миг не усомнился Федор.

— Не упадёшь? — поддразнила Лизавета.

— Сама не упади! — и они оба расхохотались, потому что оба же знали — это не всерьёз, каждый верит другому.

Взмахнул палочкой дирижер, грянул над простором катка Егерский марш, выкатился перед колонной кадет и гимназисток тонкий, в одном фраке, без шубы, распорядитель:

— За мной, Mesdames et Messieurs! Следуйте за мной! Проезд и два круга, два круга и проезд!

И они покатили.

Чёрные с алым шинели кадет. Кремовые с белым полушубки и шапочки тальминок. Шурр, шурр — лёд под коньками. И ладошка Лизы.

Они сделали два круга и проезд. А потом, сойдя со льда, рассыпались, смеясь, но ненадолго — потом что оркестр заиграл вальс и пары заскользили, кто умел — закружились, кто нет — просто катились в общем потоке.

— Давай! — Лиза безо всяких церемоний потащила Федю за собой.

Оказалось, что умеет они просто отлично. Ну, а кадет Солонов возблагодарил всех до единого своих учителей танцев. Конечно, вальсировать на льду — совсем не то, что на паркете, но на коньках Федя стоял крепко.

И они закружились. Ах, как они закружились!

Конечно, это был не настоящий вальс. Но это было здорово. Огоньки, льющаяся музыка и они, словно плывущие сквозь неё.

…Потом они катались ещё долго, подъезжали к будочкам с пирогами и обжигающе-горячим чаем; и говорили, говорили, говорили…

И почему я раньше никогда не дружил с девчонками? — недоумевал потом кадет Солонов.

…Петя Ниткин встретил его, спрятавшись за свежий номер «Физика-Любителя».

— Покатались? — сухо осведомился он, не опуская журнала.

Феде было слишком хорошо, чтобы обижаться или вообще замечать недовольство приятеля.

— Ух, там так было, так было!..

— Да чего ж там было-то? — небрежно бросил Петя.

Федя принялся взахлёб рассказывать, не обращая внимания на Петин обиженный вид.

— Глупости, в общем. Подумаешь, с девчонками кататься! Можно подумать, они в физике понимают!

— Понимают, — вступился за гимназисток справедливый Федя. — Сестра у меня, Вера, они в гимназии физику по курсу этого, как его… Хвостова? Хватова?..

— Что, неужели Хвольского?..

— Да! Точно! Хвольского, так она и говорила!

— Хм! — Петя задрал нос. — Хвольский!..

— Да, Хвольский. Так что понимают они, Петь, понимают!

— Ну и ладно, — буркнул Петя, вновь утыкаясь в журнал.

— Хочешь, я Лизу попрошу, она…

— Чего «она»?

— Ну-у… — смутился Федор, — может, познакомит тебя с подругой какой. На рождественский бал-то ты ж пойти хочешь? Знаешь, какие там угощения?.. Не слышал разве — торты наши по всему Гатчино славятся! Государь сам заходит!

— Торты? — оживился Петя. — Торты — это дело. А ты точно знаешь?

— Провалиться мне на этом месте!

— А ты, значит, с Лизаветой?..

Федя покраснел.

— Ну, в общем, да…

В Петином взгляде появилось странное выражение; Федор его не понял.

— Так попросить Лизу? — он уже сам чувствовал, что зря, что не надо бы, но вовремя не остановился.

— Попроси, — буркнул Петя. — Чего уж тут теперь…

Федя умолк, впервые ощущая с другом странную неловкость. Потоптался, не зная, что сказать.

— Ладно… ну, Петь, спокойной ночи…

— Спокойной, — отозвался тот, продолжая читать.

Федор ещё раз взглянул на приятеля, вздохнул и полез к себе на постель.

И прошло целых три дня пока Петя не перестал дуться.

И, казалось, один Лев Бобровский ещё помнит про подземные ходы…

* * *

А на следующий день, самый обычный день, в среду — Федю Солонова внезапно вызвали с урока.

Случалось такое только в исключительных случаях; если, допустим, приходили дурные вести из дому.

Две Мишени остановился посреди рассказа о том, как же именно Ганнибалу удалось разбить римлян сперва при Тицине, а затем и при Требии; озабоченно кивнул Федору, мол, разрешаю, ступай.

Принесший известие дядька сказал лишь, чтобы спускался бы в главный вестибюль к парадному входу. Федя рванул по пустым коридорам и лестницам, не чуя под собой ног — что случилось? Что-то с мамой? С сестрами, с папой?..

Он почти что вылетел на площадку под императорским портретом. Государь глянул сверху неодобрительно, мол, куда это так несётся мой верный кадет?..

Однако Федя мчался и было отчего — внизу вдоль дубовых фигурных перил фельдфебельского поста меряла мраморный пол шагами тонкая фигурка старшей сестры Веры — в новой шикарной шубке, какой он, Федя, доселе у неё никогда не видывал.

Кадет Солонов только что не кубарем скатился по ступеням, совершенно позабыв, как надлежит приближаться к гостю в присутствии нижних чинов.

— Вера! Что… что стряслось?!

Сестра обернулась. Была она сейчас очень красива, румяная с мороза, глаза блестят.

— Федя, Федя, успокойся, ничего не стряслось! Все живы и здоровы, всё в порядке!..

Глава 8.3

— Уф… — мерзкий комок страха в животе разжался и сгинул. — А чего ж ты тогда…

— Федя, — сестра увлекла его в сторону, подальше от швейцара и дядек с главного поста. — Федя, послушай… тут такое дело…

— Да говори ж ты уже, не томи!

— Папа уехал в Москву, по делам полка, — зачастила Вера и глаза её как-то подозрительно забегали. — Мы, мы тут устраиваем танцевальный вечер, придут всякие интересные люди. Будет шумно, народу будет много…