Алексеев. Последний стратег

— За этот приказ стоят едва ли не все социалистические партии. Особенно социал-демократы из большевиков. Этот вопрос нам не решить.

— Александр Фёдорович. С таким приказом на уровне государственного закона армии воевать крайне трудно. А флотам Балтийскому и Черноморскому совсем нельзя.

— Вы, Михаил Васильевич, умаляете революционный дух солдатских и матросских масс. Доложите мне: готова ли Россия начать наступление на фронте?

— Сложно ответить. Войска теряют свою боеспособность. Сегодня они пригодны только к обороне.

— Когда будет возможно наступление?

— Думаю, что не раньше чем через месяц или даже два. Надеюсь, что брожение на фронте уляжется в ходе боевой работы.

— Почему именно в ходе боевой работы? Я человек не военный, объясните, пожалуйста.

— Когда идут или ожидаются бои, войска живут ожиданиями опасностей и возможности совершить подвиги. У них просто не бывает времени на митинги.

— Но это и есть революционная демократия. Солдатские комитеты, комиссары Временного правительства вносят на фронт заметное успокоение.

— Не согласен с вами, Александр Фёдорович. Из фронтовых войск в штаб Ставки поступает информация совсем иного рода.

— Вы, Михаил Васильевич, можете познакомить меня с такими донесениями?

— Разумеется. Я обязан докладывать о них Верховному главнокомандующему.

— Тогда зачитайте мне наиболее тревожащий вас документ?

Алексеев в задумчивости перелистал документы в кожаной папке с надписью на обложке: «Для докладов его величеству Верховному главнокомандующему». Выбрал один и стал читать:

«Общее заключение о настроениях в войсках Западного фронта.

Мнение большинства начальствующих лиц сходится на том, что дисциплина в войсках упала; доверие между офицерами и солдатами подорвано; нравственная упругость и боеспособность войск значительно понизились...

Почти все начальники указывают на то, что масса всякого рода литературы, хлынувшей в армию, в частности: «Известия», воззвания и приказы Советов рабочих и солдатских депутатов, приносят громадный вред, так как отвлекают части от боевого дела и расшатывают их потому, что масса солдат во многом плохо разбирается, многое принимает на веру и усваивает из прочитанного лишь то, что ей в данный момент нравится...

«Дух новых дивизий несколько слабее, чем в старых коренных дивизиях; большая часть их пока пригодна лишь к обороне...».

— Михаил Васильевич, кто составил этот документ?

— Заключение подписал Генерального штаба подполковник Новиков из штаба Западного фронта.

— Вы доверяете подобным донесениям?

— Вполне, Александр Фёдорович. Хотя думается, что ситуация на самом деле ещё хуже.

— Так как нам воевать сегодня? Подскажите мне, вашему Верховному?

— Воевать надо. Это наш долг союзника. Но пока мы можем проводить только частные наступательные операции. Штаб Ставки их уже готовит.

— Я, со своей стороны, постараюсь убедить солдатские массы и их комитеты в необходимости довести войну до победного конца...

Осенние частные наступательные операции, проведённые войсками, «преисполненными революционного духа», успеха не имели. Они обернулись большими потерями. Во многих случаях солдатские комитеты отменяли приказы о переходе в наступление и отстраняли командиров рот, батальонов, батарей и даже полков от командования.

Были случаи, как, например, под Ригой в Сибирских стрелковых полках, когда атакующие, взяв в едином порыве передовую вражескую позицию, бросали её и уходили назад в свои окопы. По-боевому настроенное офицерство изгонялось из воинских частей как «контрреволюционное». Дезертирство превратилось в подлинное бедствие для фронтов, исключая разве что Кавказский и Румынский.

Начальник штаба Ставки пытался требовательными приказами заставить командиров всех степеней ужесточить борьбу с дезертирством. Из казаков и юнкеров создавались заградительные заставы, но и они не могли навести порядок. Тревожило то обстоятельство, что всё больше дезертиров покидало фронт с личным оружием. Они уходили в родные места теперь чаще не в одиночку, а группами.

На Русском фронте появилось такое явление, как братание нижних чинов с неприятелем.- германцами и австрийцами. Братание шло под лозунгом «Долой войну!» Офицерство во многих случаях оказывалось не в состоянии удержать солдат в окопах. Алексеев потребовал, чтобы при таких попытках со стороны неприятеля применять оружие, вплоть до артиллерии.

Вот лишь некоторые выдержки из сводки о братании на фронте, составленной полковником Базаревским. Она стала «достоянием» правительственных комиссаров и чинов Могилёвской Ставки ещё весной 1917 года:

«...5-я Армия.

22 апреля.

В районе д. Антоны (на свенцянском направлении, участок 137-й дивизии) партия немцев, пытавшихся вступить с нашими солдатами в разговоры, была разогнана огнём.

10-я Армия.

23 марта.

На участке Колодино-Стаховцы (к югу от оз. Нарочь, район 67-й дивизии, ныне входящей в 3-ю армию) партия немцев дважды выходила из своих окопов с белыми флагами и манила наших солдат к себе руками и шапками; оба раза немцы загонялись в свои окопы нашим ружейным и пулемётным огнём.

2 апреля.

На участке у д. Ушивцы (12 вер. к северо-востоку от Сморгони, участок 29-й дивизии XX корпуса) немцы обменялись с нашими солдатами хлебом и колбасой, а на участке 16-го Мингрельского полка (1-я Кав. грен. див. 2-го Кав. кор. у Сморгони) немцы успели вручить нашим двум солдатам прокламации. Все сходившиеся сейчас же разгонялись нашим артиллерийским огнём.

27 апреля.

Около 15 часов на участке 81-й дивизии, на р. Березине, близ д. Фурсы, из окопов противника вышли два немца и жахали белыми флагами. Огнём нашей артиллерии таковые были загнаны обратно в свои окопы.

29 апреля.

На участке Шалудъки-Кунава (2-я Кав. грен. див. 2-го Кав. кор.) наши и немецкие солдаты пытались выйти друг другу навстречу, но огнём нашей лёгкой батареи и те и другие были разогнаны.

29 апреля.

В районе Сутково (участок 2-й Кавказской гренадерской дивизии, к югу от Сморгони) наши солдаты и немцы пытались, выйдя из окопов, сблизиться, но были разогнаны несколькими выстрелами нашей лёгкой батареи.