Алена и Аспирин
Шрифт:
А если девчонка, не останавливаясь, сейчас сыграет какой-нибудь «страх»? Или (у Аспирина волосы встали дыбом) «похоть»?!
Он занервничал не на шутку, но в этот момент Алена доиграла гамму. Красивым жестом сняла смычок. Положила скрипку в футляр, уселась на диван, прижала к груди Мишутку — молчаливого свидетеля этой сцены.
— Это твой медвежонок? — сладко спросила женщина.
У Аспирина будто крыло мелькнуло перед глазами — он вспомнил, как почти вот так же, в схожей ситуации спросила о Мишутке Ирина. Только Ирина не побоялась подойти, Ирина вообще ничего не боялась, ей надо было помочь больному ребенку,
Он вспомнил, совершенно некстати, какой бесконечно ласковой оказалась Ирина в постели. У него раздулись ноздри: он вспомнил запах Ирининой кожи. Вспомнил ее грудь — кончиками пальцев, как пианист, а форменная тетка тем временем поманила Алену к себе:
— Ну, давай посмотрим, как заживает твой шов…
Алена секунду поколебалась, потом подошла, оставив Мишутку на диване.
Женщина осмотрела и ощупала ее голову. Покивала, пробормотала что-то себе под нос, попросила Алену показать горло. Выслушала легкие.
— Ты не боишься уколов? — спросила веселым голосом.
Алена подняла брови. Женщина бодро рылась в своем докторском чемоданчике. Аспирин стоял совсем близко; на секунду она и докторша встретились взглядами.
От страха и отвращения у него онемели мизинцы на обеих руках.
— А зачем укол? — невинным голосом поинтересовалась Алена.
— Да ну, совсем не больно, быстренько, — ворковала женщина, наполняя шприц. — Шов заживает не очень хорошо, есть опасность нагноения, я вколю тебе замечательный швейцарский препарат, и ты уже завтра забудешь, где у тебя что болело…
— У меня уже и так ничего не болит, — сообщила Алена. — И в поликлинике нам сказали, что у меня заживает, как на собаке… Правда, папа?
Она смотрела Аспирину в глаза и впервые называла его «папой». Это был сигнал — не то угроза, не то упрек, не то просьба о помощи. Аспирин стоял посреди комнаты и не знал, что делать. Драться с этой докторшей, что ли?
— В поликлинике, — женщина пренебрежительно ухмыльнулась, — такого препарата раньше не было, его только вчера привезли. — Неужели ты боишься? Это же совсем не больно.
Алена перевела взгляд с Аспирина на докторшу и обратно.
— Простите, — хрипло сказал Аспирин. — Можно вас на минуточку?
— А можно потом? Я уже приготовила шприц, — немного раздраженно отозвалась форменная тетка.
— Я хотел бы уточнить, что за препарат, — сказал Аспирин. — У Алены… аллергия. На некоторые лекарства.
— Вот как? Только не на этот препарат. На него не бывает аллергии.
— Могу я посмотреть этикетку?
Женщина уставилась на него с нескрываемым раздражением:
— Вы что, медик? К чему эти споры?
— Не надо мне никаких уколов, — сообщила Алена. — Кто вы такая, чтобы ко мне приставать?
Женщина быстро глянула на Аспирина. Тот развел руками: ничего, мол, не могу поделать; женщина взглядом смерила расстояние. Шприц подрагивал в ее руке, как жало.
Аспирин задержал дыхание.
Одновременно случились несколько событий. Тетка прыгнула на Алену, будто кобра, Аспирин кинулся, желая удержать руку со шприцем, соседи сверху включили стереосистему и по комнате разлился низкий рык, похожий на раскат отдаленного грома.
Женщина стряхнула с себя Аспирина и отскочила к самой двери. Алена сидела, прижимая к себе медвежонка, и Мишуткины пластмассовые
зенки глядели на докторшу и больше ни на кого. Аспирин готов был поклясться.От ударов соседской «бочки», от металлических басов дрожали стены и качалась люстра. Докторша раздувала ноздри; Аспирин представил, как Мишутка вырывается из Алениных рук и, вырастая на глазах, вскидывает когтистые лапы. Как брызги крови пачкают потолок, синий форменный костюм становится бурым, лохмотьями повисает кожа и крик захлебывается…
Докторша поймала его взгляд. Гудели басы за перекрытиями — как раскаты отдаленного грома. Докторша перевела взгляд с Аспирина на Мишутку, потом на Алену…
И ушла. Ретировалась, едва не забыв саквояж.
— Значит, ты решил меня сдать?
Алена канифолила смычок, как ни в чем не бывало. Аспирин нервно расхаживал из угла в угол, руки до сих пор тряслись, и мизинцы немели.
— Что за тетка? Это ты ее позвал?
— Знаешь что, — Аспирин остановился. — Бери скрипку… Иди, играй им. Страх, чесотку, понос, да что угодно. Они будут приходить и приходить, а ты им будешь давать концерты. Вперед. Они меня будут сажать, ты меня будешь отмазывать, пока в окошко не заглянет снайпер с вертолета и не пристрелит нас обоих.
Алена рассмеялась:
— Снайпер? Ой, не могу!
— Послушай, — он сцепил пальцы. — Ты все-таки моя дочь или это брехня?
Алена прошлась по скрипке смычком, легонько подстроила струну «ми».
— Ты мне ответишь или нет?!
— Успокойся, — она посмотрела на него поверх смычка, как недавно на докторшу. — Никому ты, в самом деле, не нужен, никто тебя не похитит, не посадит, не обидит… А себя я сумею защитить. Не трясись.
И она заиграла гамму.
— Да нет же! — рявкнул он, перекрикивая скрипку. — Ничего ты не сумеешь! Звони своему гуру… своей крыше… этому босому хмырю. Иначе они возьмут тебя, когда ты будешь спать, или на улице, или в музыкальной школе… Вколют снотворное и увезут, и я ничего не смогу поделать!
Алена играла, не обращая на него внимания. Аспирин, как побитая собака, поплелся к себе, и просидел в Интернете до самого вечера, заливая мутным потоком информации и злость, и растерянность, и страх.
А вечером, не в силах ничего с собой поделать, спустился этажом ниже и позвонил в соседскую дверь.
День за днем валил снег.
Их квартиры, расположенные одна над другой, были когда-то близнецами. За десять с лишним лет каждая изменилась в соответствии со вкусами хозяина. Теперь Аспирину казалось, что он существует в двух параллельных реальностях, и дорога между ними — два лестничных пролета; возвращаясь к себе, он вздыхал с облегчением и грустью.
Машины увязали в сугробах, коммунальные службы увязали в проблемах, город мучился непроходимостью. Дети вопили от счастья, барахтаясь в снегу и швыряясь снежками. Алена, поскрипывая сапожками, ходила в музыкальную школу, из-за плеча у нее выглядывала припорошенная снегом плюшевая голова.
Первые дни Аспирин страшно нервничал. Он боялся, что Алена вдруг возьмет и не вернется. Но она возвращалась, как ни в чем не бывало, ужинала и бралась за скрипку, и на вопросы Аспирина отвечала односложно: нет. Ничего особенного. Никто не подходил, ни о чем не спрашивал. Все по-старому.