Алена и Аспирин

— А где скрипка? — механически спросил Аспирин.

— Не помню. Да и не надо. Не надо больше скрипки, Леша. Вообще ничего не надо. Все потеряло смысл. Он останется здесь навсегда. И я тоже. Никогда не смогу его вывести. Лопнула струна.

Она говорила и улыбалась, и от этой улыбки у Аспирина стягивалась кожа на лице.

— Ерунда, — сказал он так спокойно, как мог. — Пусть этот твой… хозяин струн даст еще одну. Чтобы было по-честному. Техническая замена. Это ведь справедливо. Разве не так?

Алена мотнула головой, ничего не сказала, но Аспирин сразу понял: поблажек не будет. Никакой технической замены. Девчонка сидела перед ним, глядя снизу вверх сухими воспаленными глазами, и Аспирин чувствовал себя, как дилетант перед операционным столом. Вот лежит, истекая кровью, раненый человек, и надо помочь ему сию секунду — но неизвестно, как.

— А… — он понимал, что надо что-то сказать быстро и точно, и уверенно, без всяких аморфных «успокойся» и «все будет хорошо». — Послушай… Говорят, Паганини умел играть и на одной струне. У него все струны, понимаешь, порвались, так он на одной струне играл свой «Каприс». Чем ты хуже Паганини, скажи мне, а?

— На одной струне, — проговорила она, как сомнамбула. — Нет, Алешенька. Невозможно.

— Тогда, — Аспирин лихорадочно подбирал слова, — тогда натяни вместо «ми» нормальную струну. Простую. Пусть будет как трещинка на кувшине. Знаешь, против зависти богов. Ты помнишь? В старину, если гончар делал уж очень удачный кувшин, он оставлял там трещинку, изъян, чтобы боги не гневались… Что же, может, тогда ты сумеешь, и мир не лопнет…

Она перестала улыбаться. Аспирин испугался:

— Алена?

Она вдруг кинулась на Аспирина, обхватила шею и прижалась лицом к его щеке, так что на секунду сделалось больно, и Мишутка, зажатый между ними, врезался в грудь Аспирину твердым пластмассовым носом.

Часть третья

Февраль

* * *

— Ты чего?

Он проснулся минуту назад. Ирина лежала без сна, подперев щеку ладонью.

— Ничего, — она улыбнулась, не разжимая губ.

— Я храпел, да?

— Нет.

Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Рановато, но ведь сегодня утренний эфир…

Аспирин сел на постели. Спустил ноги на пол. В последнее время в их совместных пробуждениях наметился слабый дискомфорт. Еле слышная фальшивая нота.

— Спать хочу, — пожаловался он. — А некогда. Ты поспи еще, ладно?

Она молчала.

Аспирин нащупал халат на спинке стула. Мягкий, удобный халат. И все так хорошо, спокойно, естественно… Если бы не этот взгляд и не это молчание.

— Если я прикажу своему генералу обернуться морской чайкой, и он не выполнит приказания, кто будет в этом виноват — он или я? — спросил он неожиданно.

— Это из «Маленького принца»? — спросила Ирина после паузы.

— Да… Ответ: «Вы, ваше величество. Потому что вы потребовали невозможного».

— Я требую невозможного?

Аспирин внутренне напрягся. Раннее утро — не время для подобных разговоров.

— Ты вообще ничего не требуешь, — он примирительно погладил ее по руке. — Я пошел, да?

— Иди, — она подтянула повыше одеяло. — Счастливого эфира, Леша.

— И тебе счастливо.

Ее дверь захлопнулась у него за спиной. Прямо в халате, закуривая на ходу, он поднялся наверх, к себе. Соседка с мусорным ведром (полным, по счастью, полным!) проводила его многозначительным взглядом.

Он сел под форточкой на кухне. Затянулся. Прикрыл глаза. В чем-чем, а в проницательности Ирине нельзя отказать. Она права. Она требует невозможного. Ее завышенные требования подтачивают идиллию, как червь, и никто не знает, сколько еще осталось длиться этому соседскому роману: неделю? Месяц?

Ему тридцать четыре года. Ему нравится его статус. И отношения с женщиной ценны для него сами по себе, без дополнительных «скрепок». Или она это поймет, или… жаль. И правда, очень жаль. Таких, как Ирина, очень мало на свете женщин.

Алена спала. Он оставил ей размороженный фарш в микроволновке. Пусть пожарит котлеты.

* * *

На выходе из клуба какая-то девочка, свеженькая, милая, попросила автограф на листке блокнота. Он нарисовал ей человечка за пультом, подписал «Аспирин», и девочка чуть не растаяла от счастья.

Из машины он перезвонил парнишке, добывавшему для него диски, узнал, что есть свеженького и по пути домой заехал в магазин. В тесной подсобке его угостили кофе, и еще одна девчонка, кассир, попросила его расписаться на флаере какой-то вечеринки. Он купил винила и дисков на все наличные деньги, осторожно пристроил сумку в багажнике и поехал домой.

Алена мыла пол. Свирепо орудовала шваброй, под футболкой выступали острые лопатки. Аспирин снова поразился, какая она тощая.

— Ботинки сними, — сказала Алена, не здороваясь. — Я зря, что ли, стараюсь?

— А ты не старайся. Кто тебя просит?

Алена выпрямилась. Отбросила волосы со лба.

— Не люблю свинарник, — отчеканила, глядя Аспирину в глаза. Подумав, смягчилась: — Ты чего сияешь? Хорошие новости?

— А я сияю?

Аспирин посмотрел на себя в зеркало. Зрелище было обыкновенное — разве что глаза, если присмотреться, блестели ярче обычного.

— Ничего особенного, — сказал, стягивая ботинки. — Возьму, наверное, третью ночь в «Куклабаке». Нагрузочка та еще, особенно если считать субботний утренний эфир… Но какой кайф, когда тебе платят за любимое дело!

Алена улыбнулась — снисходительно и печально. Подхватила ведро, потащила в туалет, грязная вода загрохотала водопадом.

— Знаешь, я бы свалил с «Лапа-радио»… может, и свалю со временем, переберусь полностью в клуб.

— Какая разница? — спросила Алена из туалета.

— Огроменная. Клубный ди-джей, — Аспирин сунул ноги в тапочки, — исполнитель и творец. А на радио — так, коверный клоун, массовик-затейник.

— Не понимаю, — Алена вымыла руки, тщательно вытерла полотенцем. — Чего ты там творишь?