Аленький цветочек
Шрифт:
Да, понижение в чине здорово его подкосило. Если следовать логике фамилии, то раньше был он похож на уверенного в себе, кормлёного домашнего пса. А теперь начал смахивать на уличную дворняжку, именуемую в народе «кабсдохом»…
– Евтюхов? – Скудин сразу вспомнил умельца-сантехника. И решил, что неожиданная встреча может оказаться не так уж и бесполезна. – Что ж, раз такое дело… пойдём. Может, у него и сапоги резиновые найдутся?
Толкать в ботинках «Волгу» из текучего дерьма ему что-то не улыбалось.
– У него как в Греции: всё есть! – авторитетно заверил Собакин и первым ступил на то, что при жизни называлось асфальтированной дорожкой. Сквозь
В сортире – естественно, не там, где горшки, а в комнате персонала – было густо накурено, жарко натоплено и по-своему уютно. Трещали дровишки в печурке-буржуйке, отсветы огня весело играли на стенах, а в воздухе витал… аромат революции. Или, если хотите, пира во время чумы. Помимо съестного, пахло окалиной, горелым паркетом и – едва заметно – дерьмом.
– Здорово, хозяева. – Скудин тщательно вытер ноги о коврик-половичок. – Мир этому дому.
Несмотря на полумрак, он сразу начал узнавать обстановку. Вот мягкий уголок из кабинета академика Пересветова, изготовленный на заказ в Швеции. Европейский дизайн, карельская береза, кожа особой, очень мягкой выделки… И так далее, и тому подобное. В целом сортир оказался обставлен добротно и даже несколько крикливо. Чувствовался размах, тяга к варварской роскоши и нездоровое стремление к постмодернистской цветовой гамме.
– Какие люди! – Увидев Собакина и его гостя, Евтюхов с достоинством покинул кресло (компьютерное, на колесиках), поручкался с вошедшими и повернулся к маленькому тщедушному человечку в дорогом, настоящем адидасовском, спортивном костюме. – Помнишь, Филя? Ну, я рассказывал? Мужик к бабе трахаться с кагором пришёл?.. Ты не верил ещё? Вот он тебе, этот мужик, собственной персоной. Сам его и спроси.
– Туалетчик Петухов. Филистрат Степаныч. – Человечек улыбнулся, протянул костлявую лапку и с откровенным интересом воззрился на Ивана. – Так вот вы, значит, какой! Ну что, давайте-ка, братцы, к столу! Чем богаты, тем и рады. Слава Тебе, Господи, не кагор пьём!
Да уж, не кагор. Водочку. Опять же шведскую, черносмородиновую. Марки «Абсолют». Из хрустальных фужеров парадного сервиза, принадлежавшего некогда всё тому же академику Пересветову. На дорогой посуде громоздилось сало, благоухали ломти колбасы, желтел голландский, со слезой, сыр. Плавали в рассоле черемша и чеснок, покоился на фаянсе аккуратно четвертованный хладнокопчёный окунь, горой лежали огурцы, корейская капуста и морковь. На печке закипал коллекционный, голубого парцелана чайник, на его тонких, как лепестки, боках играли призрачные переливы.
Вот тебе и сортир.
– Да, умеете вы, мужики, жить, – похвалил Скудин. Уселся за стол и сразу перевернул свой фужер вверх ножкой. – Чур, без обид, машину скоро вести. А вот чайку в самый раз бы, простыл где-то, знобит.
Никто на него не обиделся. Петухов разлил водку» и прозвучал традиционный тост:
– Чтобы у наших детей были крутые родители!
Выпили. Закусили. Поговорили про баб. Собакин вспомнил Клавдию Киевну, и Кудеяр с ним согласился. Женщина в самом деле была незабываемая. Петухов вновь наполнил фужеры.
– Ну, братцы, давайте, чтобы и у ваших внуков были крутые родители.
Похоже, он не собирался останавливаться до девятого колена.
Снова выпили, снова крякнули, снова закусили, и Иван по новой катанул пробный шар.
– Да, хорошо у вас, мужики. Сразу чувствуется,
хозяева. Умеете жить.В самом деле: это ж надо исхитриться столько всего упереть из здания, задраенного, кажется, насмерть! Да через трёхметровый бетонный забор!.. Стальную входную дверь, помнится, по всему периметру заварили, стеклопакеты до седьмого этажа бронированные, стены – такие, что и пластидом [164] не очень-то возьмёшь… Умельцы!
164
Пластид – разновидность мощной взрывчатки.
– Жить хорошо, а хорошо жить ещё лучше, – вспомнил Петухов всенародно любимый фильм. Вытащил из шкафа очередную бутылку, принялся отворачивать пробку. – Главное, не ждать милостей от природы, а всё своё брать самим. Вот мы и не ждём. Там, – он ткнул рукой в сторону башни, – на наш век добра хватит…
Говоря так, он быстро и с филигранной точностью разлил водку. Сразу чувствовалось мастерство, отточенное практикой. Многолетней и постоянной.
– Ещё и деткам останется. – Величаво кивнув, Евтюхов опрокинул ёмкость, выдохнул и сунул в рот зубчик чеснока. – Нынче ведь как? Не украл, значит, дурак. Не понял сути реформ. Так мы что, пальцем деланные?
– Вы бы, ребята, хоть меня постеснялись. – Собакин залпом прикончил водку, посуровел, нахмурил брови и мрачно, глядя исподлобья, принялся жевать сало. – Я ведь как-никак при исполнении. При форме, опять же.
– А что это ты, Андрон Кузьмич, нам взялся рот закрывать? Перед посторонними-то людьми? – От обиды Петухов даже всхлипнул, задышал и стал напоминать хорька, готового вцепиться в глотку. – Или обижен чем? Или память отшибло? Чего тебе не хватает? Мебеля заграничные – пожалуйста! Телевизор с видео – нет проблем! Кампутер любой на выбор – извольте бриться! А доля денежная с продажи на барыге? Это как же, а? Ой, верно говорил мне родитель: «Запомни, Трат, мент должен нож носить в спине…»
– А на хрена он мне сдался, этот твои «кампутер»! Всё одно света нет… – Собакин помрачнел ещё больше, но на обострение отношений не пошёл. – Ишь нежные, слова им не скажи. Сами, между прочим, забыли, кто вам эксклюзив этот устроил? Кто всю местную гопоту поганой метлой? Под зад и в рыло? Не спамши, не жрамши… Да я свои мебеля отработал вот этими руками, вот этими ногами…
Так всегда у нашего человека, если он выпьет. Что на уме, то и на языке. Будь он хоть трижды мент. И пускай они там в Европах рассуждают сколько хотят о загадочной русской душе.
– Эксклюзив, эксклюзив, какой такой эксклюзив! – Петухов расхохотался этак по-блатному и хлопнул Скудина по рукаву. – Нет, ты посмотри только на этого чудика. Гопоту он разогнал!.. Да после того как Фрол, Гнус и Рыжий копытами в башне накрылись, к нашему забору и близко никто не подходит! Дураков-то ведь нет!.. – Подумал и поправился: – А те умники в очках, что на той неделе там шастали… они как Бог свят и есть дураки. Зону, вишь ты, аномальную изучали. Их самих кто-нибудь видел потом? Может, ты? – Он в упор воззрился на Собакина и презрительно выкатил нижнюю губу. – Эксклюзив, едрёна мать. Да бомжи и те за забор зимой не полезут! Потому что засада там! И они это спиномозговой жидкостью чувствуют! Чужие там не ходят! Только мы с Василь Дормидонтычем, нижайший поклон ему и уважение… – Он чокнулся с Евтюховым и аж прослезился. – Талантище ты наш! Божий дар! Виртуоз! Глыба… как её там… человечище. Матёрый. Вот.