Альфа. В плену Зверя

Я не выдерживаю. С силой, почти с яростью, я бью его кулаками в грудь. Всё, что осталось от моей силы, я вкладываю в эти удары. Но он не двигается. Он не защищается. Он даже не кажется потрясённым. Его тело как камень, как стена, которая не поддаётся. Я чувствую, как внутри меня что-то ломается, как всё, что я пыталась подавить, выходит наружу. Я сжимаю зубы, чтобы не заплакать, но его взгляд, его глаза, он всё понимает.

– Что я должен сказать? – его голос низкий, хриплый, как будто он выдавливает эти слова через зубы. – Что не смогу защитить тебя? Что рано или поздно ты всё равно будешь носить моего ребёнка, и тогда они тебя заберут?

Эти слова пронизывают меня, как нож. Я останавливаюсь, не в силах ничего сказать, но его взгляд остаётся на мне. Он продолжает:

– Или ты хочешь услышать, что я не трону тебя?

Я вздрагиваю. Эти слова звучат в воздухе, как грозовой раскат. Я закрываю глаза на мгновение, а когда открываю их, его лицо всё так же холодно-бесстрашное, с каким-то безжалостным спокойствием. Это не тот мужчина, которого я видела раньше. Это не он.

– Не могу обещать, девочка. – Его голос становится ещё глубже, как будто за каждым словом скрывается зверь, который вот-вот прорвётся наружу.

Я чувствую, как его слова проникают в меня, проникают в самое сердце, и я не могу больше стоять. Я не знаю, что это – страх, что это – ярость, что это – стыд. Всё переплетается, но одна мысль рвёт меня на части.

Я не знаю, как дальше жить. Я не знаю, что будет с нами. Но я знаю, что я не могу от него убежать. Не могу.

Этой ночью всё было иначе. Охотники увеличили дозу, и я поняла это ещё до того, как он начал задыхаться. Сначала он просто замер, сжав руки в кулаки, а потом его тело дёрнулось, напряглось, будто внутри него включили пыточный механизм, рвущий его изнутри. Жила на шее вздулась, пальцы судорожно сжались, и он сделал резкий вдох, такой глубокий, словно пытался втянуть в себя весь воздух клетки. Я отпрянула. Он не смотрел на меня, но я знала, что через несколько секунд посмотрит. И тогда всё начнётся.

Он резко выбросил руку вперёд, сжал пальцы, как будто собирался ударить, но в последний момент забил кулаком в бетон. По костяшкам тут же потекла кровь. Но он даже не почувствовал. Его рвало изнутри. Руки дёрнулись, когти вспороли его же кожу. Он замирает. Напряжение проходит по его телу волной, будто под кожей скручиваются тысячи невидимых нитей, готовых разорваться. Веки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки, но это ненадолго. Первым меняется дыхание – оно становится рваным, утробным, будто его лёгкие больше не справляются с человеческой формой. Вены на шее вздуваются, натягиваются, а затем бледная кожа начинает темнеть, покрываться тенью, которая превращается в шерсть.

Звук. Глухой, хрусткий, болезненный. В его руках ломаются кости, как будто кто-то безжалостно их выворачивает, перестраивает. Суставы вздуваются, пальцы вытягиваются, ногти удлиняются, превращаясь в когти, острые, как лезвия. Он судорожно выдыхает, запрокидывает голову, и в этот момент из его горла вырывается низкий, гортанный рык – не человеческий, не волчий, нечто среднее.

Он полуволк.

Шерсть пробивается на плечах, сползает к груди, чёрная, жёсткая, как сажа, но его тело остаётся почти человеческим – мощным, сильным, огромным. Позвоночник выгибается, спина становится шире, осанка меняется, будто зверь внутри вырывается наружу, но до конца не выходит. Светло-зелёные глаза светятся в полумраке клетки, как угли, разгорающиеся в ночи.

Зверь рвётся, но человек ещё держится.

Он шевелит пальцами – когтистые, длинные, страшные, но его движение медленное, осознанное, будто он пробует новую плоть. Он смотрит, дышит, сжимает кулаки, и в этом моменте слишком много контроля.

Полуобращённый, он ужасающе красив.

В этом состоянии он – живое воплощение силы, дикости, чего-то первобытного, опасного, древнего. Он весь – баланс между хищником и человеком, между разумом и зверем, между кровью и чем-то большим.

Но этот баланс шаткий. Он сжал голову, стиснул зубы так, что скулы выступили, а потом резко повернул голову ко мне.

И всё. В клетке больше никого не было, кроме нас.

Он шагнул. Я сделала шаг назад. Он снова шагнул, и я прижалась спиной к прутьям. Всё повторяется. Всё, как в ту ночь. Только хуже. Тогда он был хищником. Теперь – зверем на грани. Его рука вжалась в металл рядом с моей головой, горячая, сильная. Я не двигалась. Боялась даже дышать.

А он нюхал меня.

Глубокие вдохи, срывающиеся рычанием, нос скользнул по моей скуле, губы на секунду коснулись виска, но не для поцелуя – просто он дышал, просто впитывал запах.

– Ты пахнешь неправильно, – глухо выдохнул он мне в ухо, голос его был низким, хриплым, словно рваная ткань. – Не как жертва. Не как та, кто боится меня.

Я боюсь.

Но он прав.

Что-то изменилось.

Его рука скользнула по моей шее, сжала затылок, лицо прижалось к моей коже, горячее, колючее. Он рычал, вжимался в меня, тёрся, как зверь, который мечтает разорвать, но сдерживает себя.

И сдерживается в последний раз.

Его дыхание обжигает, язык резко скользит по коже ключицы, горячий, влажный, резкий. Я вскрикиваю. Он вжимает меня сильнее.

Но вдруг резко отдёргивается.

Руки замирают в воздухе, тело дрожит от напряжения, и он резко отшатывается.

Раненый зверь.

Он не может.

Не может.

Но тело рвётся.

Он хватается за голову, рычит, бьётся о клетку. Когти скребут по полу, руки рвут кожу на груди, он снова врезается в железо, оставляя на нём следы крови. Он воет, как волк в предсмертной агонии.

Я стою, не двигаясь. Я ничего не могу сделать.

Я впервые вижу, как зверь ломается.

Последний удар – плечом о решётку. Он падает.

Мир замирает.

Он не двигается.

– Рустам! – мой голос рвётся наружу, я бросаюсь к нему, хватаю за руку, переворачиваю на спину.

Глаза закрыты. Грудь вздымается тяжело, губы разомкнуты, в уголке рта кровь. Я провожу рукой по его лбу – горячий. Руки тоже горячие. Всё тело напряжено, но уже не двигается.

Он боролся с собой до последнего.

Я не понимаю, что со мной.

Я не должна плакать.

Но слёзы текут по щекам, и я просто сижу рядом с его телом, наблюдая, как постепенно затягиваются раны, оставляя новые рубцы на и без того израненном теле.

Я не ухожу.

Я просто сижу рядом.

Потому что мне ужасно его жалко.

Когда приходит утро, он сидит на полу, спиной к решётке, тяжело дышит. Бледный. Ослабший. Но живой.

Я медлю, прежде чем спросить, но не могу не спросить.

– Почему ты сдержался?

Он долго молчит.

Я уже думаю, что он не ответит.

Но он вдруг говорит.

– Потому что не хочу, чтобы ты смотрела на меня так.

Я не знаю, что сказать.

Потому что я уже смотрю.

Она чувствует это. Он тоже. Тесное, душное пространство клетки стало ещё меньше, воздух стал тяжелее, напитанный чем-то неизбежным, что висит между ними, как тонкая, но неразрывная нить. В его крови всё ещё бушует зверь, но теперь не в бешеной ярости, не в приступе ломки, а в чём-то другом, в чём-то, что страшит её больше, чем его ярость.