Альфред Нобель

Кипела интеллектуальная и артистическая жизнь. Архитектура Отто Вагнера, музыка Брукнера и Малера, живопись Климта были последним словом в искусстве, а Фрейд, врач, исповедовавший любопытные и странные идеи и, кроме того, прекрасно игравший в теннис, готовил себя к терпеливым раскопкам самых заветных глубин человеческой души.

Стефану Цвейгу удалось запечатлеть особую, ни на что не похожую оживлённую атмосферу прежней столицы империи. Во «Вчерашнем мире» он воскрешает утончённую беззаботность эпохи, которая чувствовала приближение своего конца. Казалось, что события внешнего мира не имеют никакого влияния на безоблачную жизнь горожан. Антисемитизм по-прежнему оставался хорошим тоном, но и оставался в стенах салонов, не перерастая в гонения. Что касается нищеты…

А какой нищеты? Бедных видно не было, так как они жили далеко от центра города. Согласно Цвейгу, даже первомайские демонстрации проходили спокойно и как-то добродушно и не вызывали ужаса у австрийских буржуа. Какой контраст по сравнению с событиями прежних десятилетий!

Располагая приличным доходом, можно было беззаботно вкушать от венских радостей и с высокомерным видом созерцать полотна Кокошки, этого буйнопомешанного, изображавшего другой мир — или видевшего этот другими глазами.

Атмосфера Вены тех лег формировалась в противостоянии двух групп — всегда существующих традиционалистов и молодёжи, ведущей крайне «рассеянную» жизнь. А где-то вдали от громкой музыки, вальсов и оперетт Франца Легара худо-бедно выживал простой народ.

Беззаботная Вена находилась уже в стадии медленного угасания; позже этот процесс в своих произведениях опишет Артур Шницлер. Вымученная весёлость подчас скрывала за собой грусть и даже тоску, и всё это подцвечивал чёрный юмор… Это был конец одного мира и начало другого, нового.

Вена… Как мог Нобель относиться к этой пылкой, чувственной столице? В молодости он не любил городов. В его глазах они были «океаном чувственных наслаждений, где буря безумия и страсти разрушает и уносит с собой больше, чем настоящая буря в море» и «спектаклем, от которого следует с отвращением отворачиваться».

Но почему тогда, приняв решение найти себе секретаря, непременно женщину, он опубликовал объявление именно в венской газете? Что, какая едва заметная развращённость исходила от этого города? Просто Вена, кроме прочего, была ещё и столицей необузданной любовной жизни. Конечно, Нобель не был склонен к тому, чтобы принимать в ней участие. Однако царившая там вольность нравов, которая заставляла офицеров связываться с гризетками, а иногда выливалась и в грязную проституцию, наверняка его немного притягивала.

В такой атмосфере проходила и жизнь Софи, образцовой S"usses Wienerm"adel. В предисловии к книге Раньяра Шольмана «А Testament» («Завещание») Эльза Бьёркман-Гольдшмидт не колеблясь объясняет, к какому типу девушек принадлежала злосчастная Софи: «Эти девушки, — пишет она, — становились любовницами студентов, делили с ними комнату, штопали им носки и проверяли, пишут ли они хотя бы изредка родственникам. Так продолжалось до тех пор, пока они не говорили своим студентам «прощай» — непременно со слезами на глазах — и находили себе другого мужчину. В лучшем случае это оканчивалось браком; иногда же они находили себе щедрых любовников, которые дарили им парфюмерную лавку. И, естественно, родители всячески подбадривали и воодушевляли своих дочерей на поиски состоятельных мужей, а те, как правило, заканчивали тем, что кормили всю семью своей избранницы. Главным образом из-за горячей крови эти девушки очень ценили случайные связи — а возможностей у них было для этого предостаточно».

Воспитание Софи

Софи была полной противоположностью Берты фон Зутнер и всех тех женщин, которыми Нобель восхищался и в домах которых был частым гостем. И пока она была влюблена. Её роман, это упоительное приключение, был чем-то вроде тех историй, о которых можно прочитать лишь в книгах.

Идиллия продолжалась [40] . Поначалу Альфред был очень этим доволен. Но мало-помалу ему стала открываться истинная природа Софи, а она была настоящей представительницей венской породы — такая же легкомысленная, такая же корыстная. Причиной постепенного охлаждения Нобеля к его пассии, которую он поначалу считал очаровательной и забавной, была, конечно же, её недостаточная утончённость. И тогда он решил воспитать её, сделать из неё настоящую леди. Он давал ей многочисленные советы и рекомендации, читал бесконечные нотации, настаивал, чтобы она интересовалась этими, а не другими книгами, — в общем, хотел её «усовершенствовать». Но увы, Софи «правильным писателям» предпочитала слащавые бульварные романчики, предназначенные для девушек не очень строгих правил…

40

Как указывает Робер Шаплен, «нет никакой уверенности, что Софи была любовницей Нобеля в физическом смысле; в его намерения, кажется, входила лишь попытка изменить девушку, наподобие того, что сделал Пигмалион, и сделать из неё образованную и воспитанную женщину, которая могла бы заполнить пустоту его дома на авеню Малакофф».

Софи не по собственному желанию обучалась «сложной науке утончённости». И нужно сказать, что критика Нобеля в её адрес слишком часто переходила все допустимые границы. Софи было трудно выслушивать нудные поучения Альфреда. Но, к её счастью, из-за его постоянной занятости они виделись крайне редко, лишь в непродолжительные промежутки между его нескончаемыми поездками, испытаниями и опытами.

Во время своего отсутствия Нобель по своей старой доброй привычке писал Софи письма. К сожалению, эта переписка практически недоступна, так как письма Нобеля, по большей части, не сохранились: Софи даже из них извлекала выгоду, за приличные деньги сбывая торговцам автографами письма увлечённой ею знаменитости. Впрочем, о характере этой переписки мы можем судить и по иногда поразительно наивным, но чаще всего каким-то неловким посланиям, которые Софи отправляла своему покровителю.

Памятуя о сверхметодичности Нобеля, можно не удивляться тому, что у него имелась целая система «возвышения падшей человеческой души». И её «испытания» он начал именно с Софи. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, как много предстоит ему приложить усилий на поприще её перевоспитания. Обладая на редкость настойчивым характером, он не хотел допустить, чтобы ему когда-нибудь пришлось признать себя побежденным. Он упорствовал в воплощении своих намерений, иногда проявляя непреклонную суровость. А как он мог поступать ещё? Ведь он готовил эту девушку для себя.

Приведём в качестве примера один случай. Обычно он писал Софи по-немецки. Но он хотел, чтобы Софи выучила французский. Почему бы нет? Само по себе желание вполне похвальное. Однако нужно было видеть, как мучилась Софи и сколько усилий прилагала, будучи вынужденной писать на языке Наполеона III! И конечно же ей не удавалось это так, чтобы требовательность Нобеля была удовлетворена. Вот что мы читаем в одном из писем, которое Альфред отправил Софи из Парижа: «Я выполнил всё, о чём вы меня просили, по крайней мере, в гой степени, в какой это было возможно. К несчастью, из-за тех ошибок, которые вы допускаете, понять, чего вы хотите, практически невозможно. «Pieds» (в тексте это слово написано по-французски. — О. Р.) значит «ноги» — и больше ничего. Но в Лувре ног не продают, и потому я не смогу выполнить вашу просьбу. В цивилизованных странах не торгуют ампутированными ногами».

Исправляя орфографические ошибки Софи, Нобель не знал жалости. Впрочем, иногда он забывал о том, что должен быть принципиальным, — и тогда проявлялась его любовь к «его дорогому троллю».

Остановим наше внимание на этом прозвище. Тролль, как известно, является персонажем скандинавской мифологии. Как и многие другие карлики, которых мы можем обнаружить в других мифологиях, тролли символизируют тёмные силы, что во многом сближает их с Нептуном и хтоническими существами, живущими под землей. Троллей обычно изображают как горбатых уродливых карликов [41] . Образ тролля воплощает тёмные, бессознательные стороны человеческой души, и это связано с тем, что тролли представляют другой мир. В легендах, в том числе скандинавских, тролли представляют мужскую силу; по словам Дон-тенвиля, «особое расположение они испытывают к женщинам, которые разрываются между страхом и надеждой».

41

В ранней германо-скандинавской мифологии тролли — уродливые великаны, обитающие внутри гор, враждебные людям. В позднейшей традиции ассоциировались с различными демоническими существами, в том числе с гномами. — Прим. ред.

Но символ амбивалентен по определению — кроме своего непосредственного значения, он может иметь и противоположное. С мужественностью соотносится женственность, причём эта женственность в контексте данного противопоставления приобретает какие-то домашние, почти «кухонные» черты: тролли готовят еду, поддерживают огонь в очаге. Они даже могут быть настолько любезными, что за ночь выполнят за бедного сапожника всю его работу… Но, к большому разочарованию Нобеля, Софи не проявляла ни малейшего интереса к занятиям по хозяйству.