Алгоритм невозможного
Шрифт:
Мимолетная горькая мысль о собственной безымянности, полученной в награду за научные заслуги, оставила после себя лишь снисходительную усмешку. Ведь один из его великих предшественников — лорд Рэлей родился Джоном Стреттом.
Но Стретта тоже с почетом лишили собственного имени. Рэлей занял подобающее место в анналах науки, Стретт был предан забвению. Но проиграла ли от этого наука?
И все же Великий Физик был вынужден признать, что романсы обманули его надежды — не растревожили душу, а, напротив, привели ее в равновесное состояние, внеся успокоение, наделив философской рассудительностью,
Да, потрясения не получилось. Не стучит в висках кровь, не пы-лает мозг.
Как сладкая истома — умиротворенность, готовность подчиниться неизбежному не протестуя, отрешенность от жизненной прозы…
Но ему-то необходимо другое! Не примирение с действительностью и самим собой, а прямо противоположное: нервный шок, возможно, глубокий стресс. Не проникновенная молитва, а высоковольтный разряд заставляет вновь забиться, казалось бы, навсегда ост ановившееся сердце!
И чтобы вырваться из трясины умиротворенности, Великий Физик решился на крайность.
2. Два Виктора Соля
Вот уже три раза при входе в устье галактики Соль был вынужден резко изменять траекторию, чтобы избежать столкновения: на него лоб в лоб неслось зеркальное отображение «Дианы», его собственного космообсервера,
«Диана-перевертыш», в которой правое и левое поменялись местами.
«Черный ящик» подтвердил, что это не галлюцинация. Ученые из Центра космических исследований изумленно разглядывали расшифрованное изображение
«перевертыша», обмениваясь излишне глубокомысленными, на взгляд Соля, репликами:
— Локальное искривление континуума?
— Скорее изменение полярности.
— Тогда бы и пилот инвертировался: минус на минус дали бы плюс.
— Следовательно, он ничего бы не заметил!
— А приборы?
— А что приборы?
— Коллеги, я подсчитал вероятность троекратной встречи с инвертированной
«Дианой»…
— Ну и?
— Десять в минус стомиллионной, округление до порядка.
— Практически нуль!
— Не следует ли отсюда, коллеги, что явление вневероятностно?
Виктор Соль, молчаливо присутствовавший при разговоре (уче-ные мужи вскоре утратили к нему интерес и перестали его замечать), понял, что за псевдозначительными репликами скрывается растерянность. «Академики» явно столкнулись с чем-то выходящим за рамки их представлений и всеми силами пытались «спасти лицо». Делали они это настолько неуклюже, что даже далекий от научных проблем пилот почувствовал фальшь. А фальши Соль не терпел, в чем бы она ни проявлялась.
Когда младший из ученых высказал гипотезу, что наблюдаемый феномен есть не что иное, как материализовавшаяся, то есть по неизвестной причине превратившаяся в объективную реальность и потому воспринятая приборами, галлюцинация, Виктор повернулся к «академикам» спиной и зло буркнул:
— А пошли вы!
И хлопнул дверью, напоследок добавив нечто ввергнувшее деятелей науки в состояние шока.
Его на всякий случай отстранили от полетов, а затем уложили в госпиталь для всестороннего обследования. Но как ни пытались эскулапы обнаружить патологию, ничего не нашли.
— Возмутительно здоровый парень, — заметил один из них с до-садой.
Прощаясь, главный врач, старенький гений от медицины, напутствовал
Соля:— Старайтесь сдерживать эмоции, дружок!
— Я нервный, — огрызнулся Виктор.
— Не выдумывайте, — сказал врач укоризненно. — У вас нервы как из проволоки. Учитесь уступать старшим, так-то будет лучше!
— Я что, рыжий? — проворчал Соль.
Не выдержав, старик захихикал: голова Виктора казалась охваченной оранжевым пламенем.
К полетам его допустили, но около года продержали на внутренних линиях
Солнечной системы. В конце концов Соль не выдержал:
— Мой диплом уже ничего не стоит? Я запредельный пилот-испытатель, а не извозчик!
Древним словом «извозчик», утратившим первоначальный смысл, называли новичков-каботажников — недавних выпускни-ков космической академии, еще не набравших ценза и потому не имевших права не только на полеты за пределы
Солнечной системы, но и на самостоятельные межпланетные рейсы. Земля -
Луна, Земля — одна из орбитальных станций, таковы были их маршруты.
— Мы не можем рисковать твоей жизнью… и кораблем, — заявил шеф космоцентра, когда Соль явился к нему с протестом.
— Кораблем в первую очередь!
— А хотя бы и так! — вспылил шеф. — Корабль немалых денег стоит. Можно ли тебе его доверить c твоими фокусами?
— С какими еще фокусами?
— Сам знаешь, с какими. Феномен Соля! Ученые над ним головы ломают!
— Я что, должен теперь ждать, пока сломают?
— Молись, чтобы этого не случилось, иначе тебе, как запредельщику, конец!
Соль хлопнул дверью, проклиная и «Диану-перевертыша», и шефа, и тупиц
«академиков». Но именно они неожиданно пришли на помощь. Хотя и не бескорыстно: им позарез нужны были дополнительные данные, а добыть их мог только один человек — пилот-запредельщик Виктор Соль.
Тем не менее, до запредела было еще далеко. Потянулась серия исследований, причем не таких, как в госпитале, а куда более сложных, нудных, изматывающих. Компоненты биополя, чувствительность к экстрасенсорным воздействиям, нейроритмы — «академиков» интересовало все.
Будь это возможно, они разложили бы организм Соля на атомы и взвесили каждый из них.
Результаты исследований интересовали Виктора лишь постольку, поскольку от них зависел допуск к запредельным полетам. И он ничуть не возгордился, узнав, что его организм уникален и что именно этим объясняется если не сам
«феномен Соля», то причина, по которой он был обнаружен.
Младший из ученых, тот, что придумал гипотезу о материализовавшейся галлюцинации, попытался было объяснить Виктору, в чем состоит его уникальность, но Соль и слушать не стал, сказав, что все эти трансцедентальные коллизии и апертурные отображения — чушь собачья.
Перед стартом ему надавали столько противоречивых указаний, что впору запоминать компьютеру. Шеф космоцентра строго-на-строго запретил сближаться с «перевертышем», ученые же, в чьем распоряжении Соль теперь находился, деликатно намекнули на обратное. А младший, с которым Виктор был уже почти в приятельских отношениях, застенчиво сказал:
— Конечно, если станет страшно, не рискуйте. Я бы в таком случае сразу же вернулся! — и добавил с обезоруживающим простоду-шием: — Меня с детства считают трусом.