Алгоритм судьбы

Внутри было темно, но хозяин включил свет. Жёлтая лампочка осветила пару диванов, книжный шкаф, телевизор на тумбе. Посерёдке стояла буржуйка, обложенная кирпичами.

– У вас и свет есть! – удивился Гоцкало.

– А то! – гордо сказал Петрович. – Что ж мы, уже не люди? От аккумуляторов запитал, на неделю хватает… По телику я только новости смотрю, а читать лучше на свежем воздухе…

Михаил плюхнулся на диван и сказал, отпыхиваясь:

– Ну, насчет свежести я бы ещё поспорил…

– Проспорили бы! – жизнерадостно сказал отверженный. – Это летом вонь, а зимой тут благодать! Тишина такая… Аж звенит! И воздух живой, морозный…

– А не мёрзнете? – поинтересовался Сергей.

– Ха! А это как летом поработаешь, как дровами запасёшься. Вон, сосед был у меня, Санька. Поленился, дурак, деревяшек насобирать, напился один раз и замёрз! Да и гниль же со всех сторон – разлагается, греет стены…

– А не страшно тут жить? – спросил Бирский.

– Не-е… – зажмурился Петрович. – Здеся спокойно… Вон, куда вы прибежали? К Петровичу! Какой дурак на помойку сунется? А мы к ней привычные, живём с неё, родимой, одевает она нас и обувает, кормит и поит! Вона, джинсики эти – хороши?

– Нормальная джинса… – сказал Гоцкало.

– Во! В ста метрах отсюда нашёл. У них, глянь сюды, лейбл вверх ногами пришит. И всё! На помойку. И телик этот целый совсем, просто немодный, стереоскопическую программу не принимает. А на черта она мне? – Бомж сощурился. – Я смотрю, вы подумали, будто я с этой помойки питаюсь? Жру отбросы, и всё такое?

– Да что вы! – воспротивился Михаил.

А Петрович погрустнел.

– Погано иногда делается… – вздохнул он. – У меня ж два высших образования за душой, и всё у меня было как у людей – и квартира, и машина, и туры по Европам… И вот финиш, да?

– А почему вы не вернётесь… – начал Бирский.

– …в Большой Мир? – улыбнулся бомж. – А на хрен он мне сдался? Приходили тут уже, вели разговоры – вот, дескать, и на работу вас устроим, и жильё какое-никакое сообразим… Ну и что это будет? Отработаю я смену, приду домой, опрокину стаканчик и на боковую? Так все эти радости у меня и сейчас есть! Мы ж тут работаем – банки собираем, склянки, шмотьё всякое… И сдаём. А старший нам деньгу отстёгивает… Только здесь я свободнее, чем в городе. У меня есть всё, что нужно для жизни – дом, еда, одежда. Кто-то гонится за удачей, ну и пусть его. Назовёт такой меня бичарой-неудачником, а я усмехнусь только – жизни ведь нам отмерено поровну, что ему, успешному, что мне, бичаре! Вот только я живу, проживаю каждый день отпущенного мне срока, а тот всё только готовится жить! Вот, думает, дом куплю, бизнесом обзаведусь, карьеру сделаю, и вот тогда… А тогда – гроб с музыкой! Ну ладно, разговорился я что-то… Отдыхайте, я пока свой обход сделаю, гляну, что там сегодня повыбрасывали…

Бомж ушел, и Бирский, привыкая к тишине и ароматам, расслабился. Гоцкало открыл парочку термоконсервов, и они поели. Баночка кваса на двоих завершила трапезу.

Внезапный грохот пинаемой двери разрушил тишину, возвращая к грубой и некрасивой реальности. В комнату ворвался Петрович, бледный, с красной полосой через всё лицо.

– ЭрВэ! – выдохнул он. – Васька, гад, сдал, наверное. Бегите!

Михаил подхватил термос с гель-кристаллами, Сергей – рюкзак, и они выскочили наружу.

– На западную сторону бегите! – надрывался бомж. – Туда!

Вдруг его тело выгнуло, три или четыре пули продырявили спину Петровича насквозь и выбили из груди фонтанчики крови. Бирский на секунду задержался, чтобы досмотреть смерть человека, и рванул, куда тот указывал при жизни.

С гребня вала стали видны многочисленные фигуры в шлемах и комбезах, взбегавшие на верх свалки.

– Сюда! – крикнул Гоцкало и запрыгал по настоящему окопу, прорытому в слоях мусора. Михаил устремился за ним. Преследователи были совсем рядом – вот доска, торчавшая из завала, разлетается в щепки под ударом реактивной пули, а вон чья-то тень скользит в стороне…

Этот кросс Бирский запомнит навсегда. Доктор технических наук, лауреат, бежал по свалке, перепрыгивая груды неаппетитных ТБО [22] …

Они выбежали прямо к самоходному комбайну. Комбайн стоял впритык к слоистой стене помойки, уперев в неё манипуляторы и сборники. На центральный приёмный лоток осыпалась куча строительного лома. Михаил скатился по ней и перепрыгнул через полированную механическую руку заляпанную местной гадостью. Прямо за комбайном стоял фургон, тоже зелёный, с крупной надписью белым: «Служба рецикла». Мелким шрифтом было добавлено: «Александровское отделение», и шли номера видеофонов.

22

ТБО – твердые бытовые отходы.

– К машине! – завопил доктор и лауреат.

– Щас! – откликнулся Гоцкало.

Ежесекундно оглядываясь, он шарил по раскрытому пульту, нажимая кнопки и поворачивая рычажки. Трое или четверо эрвистов уже выскочили к осыпи и прыгали вниз. И тут комбайн заработал – заревел, затрясся, засучил манипуляторами. Эрвистов механические руки сгребли на лоток и подали в селектор – отделять органику от металлов… Короткие крики тут же заглохли, а на зелёные эффекторы брызнула красная кровь.

– Это вам за Петровича! – проорал Сергей и понёсся к фургону. Вскочив, он завёл машину и резко развернул её будкой к свалке – очень вовремя. Пули так и заколотили по кузову. Из лесополосы выскочили обалдевшие техники и тут же бросились наземь, спасаясь от злых очередей.

Гоцкало выжал акселератор. «Успеем – не успеем?!» Фургон с рёвом помчался мимо изрядно вымахавших зелёных насаждений.

– И куда теперь? – крикнул старший оператор-информатор.

– В Александровку! – ответил начальник проекта «Гото», хватаясь то за дверь, то за ручку над бардачком. – Я видел, где там служба рецикла. Поставим машину и заляжем на дно!

– Понял!

Солнце уже клонилось к западу, когда Бирский с Гоцкало привели фургон на стоянку и бегом отправились искать убежище. Перейдя речку по мосткам, они углубились в район старых изб и коттеджей и вышли на извилистую, кривоколенную улицу Прямую, как синим по белому указывала табличка.

– Стоп! – сказал Сергей, первым разглядев на калитке бумажку с надписью «Продаётся!».

Ниже на бумажке было приписано: «Обращаться в дом напротив, спросить бабу Аню».

Михаил одним глазом глянул на недвижимость за ветхим забором – изба-пятистенок с жирно выведенной пятёркой – и обратился в дом напротив.

За воротами залаяла собака, потом чей-то голос спросил, кто нужен.

– Баба Аня здесь живет? – крикнул Бирский.

– А зачем она вам? – спросил голос с подозрением.

– Хотим избу купить. Которая номер пять.

– А-а! Так заходите! Собака на привязи.

Михаил пропустил вперёд Гоцкало, оглядел улицу – вроде никого – и вошёл сам.

Их встретила довольно-таки моложавая особа лет шестидесяти – в бигуди, отвратного вида сапогах, вымаранных в навозе, и с ведром молока.

– Поднимайтесь в дом, – пригласила баба Аня. – Я быстро!

Бирский поднялся, чувствуя, что силы его на исходе. В избе было прохладно и пахло приятно – сушёными яблоками.