Алхимия единорога
Шрифт:
«Отдохнем, переждем бурю», – решил я.
Адриао протянул мне пачку фотографий, и у меня нашлось чем заняться, пока португалец продолжал свою речь. Насколько я понял, он излагал краткое содержание своей книги, в которой описывались важнейшие из его теорий и размышлений, тайны оккультного знания и ключи от подземных миров.
Перебив Адриао, я спросил: действительно ли потаенные миры находятся под землей? В ответ тот почти рассмеялся, во всяком случае, губы его задергались. Воистину, невежество способно творить чудеса! Например – научить улыбаться того, кто никогда прежде этого не делал.
На первой из врученных мне
На втором снимке я увидел здание, охваченное сиянием, словно в нем бушевал пожар. На обороте были надписи: «Священная гора Синтры» и «Пятый центр планетарного света». По правде говоря, вторая подпись отлично подходила к фотографии.
Третий снимок, черно-белый, запечатлел часовню Пресвятой Троицы в Кинта-да-Регалейре, а на четвертом был колодец для посвящения со спиральной лестницей. Дальше шли фотографии проходов, ведущих внутрь Синтрийских гор. Еще не открытый мир!
Я кашлянул, чтобы прервать Витора Мануэла, и сказал, что меня ждут к ужину и зайдут за мной в семь часов. Сейчас уже без десяти семь, а мне еще нужно переодеться. Португалец помолчал, улыбнулся, посмотрел на меня испытующим взглядом, словно решая, кто перед ним – невежда, новичок или тупица, и ответил:
– Встречаемся завтра утром и отправляемся в Синтру. Дождись меня, и сумеешь войти.
Я поразился совершенству его испанского языка.
– Значит, ты говоришь по-испански?
– Конечно, – ответил Адриао.
– Тогда зачем ты пересказывал мне содержание своей книги по-португальски? Я почти ничего не понял!
– Потому что на этом языке говорят в Бадагасе. На другом языке я не смог бы объяснить тебе и десятой доли того, о чем говорил.
– Что ж, ничего не поделаешь. Я понимаю по-португальски, но не понимаю тебя. С этим можно только смириться.
Адриао снова улыбнулся, пожал мне руку и ушел.
Я почти вбежал в свой номер, на ходу разделся и встал под теплый, успокаивающий душ. В мыслях моих царил беспорядок. То, что я называю «психологическим сомнением», терзало каждую клеточку моего мозга, проникало в каждый уголок сознания.
Даже став взрослым, человек не до конца расстается с детством, вот почему мы смеемся, играем и развлекаемся. В нас так и не зарубцевался шрам изначального существования, в нашем сознании запечатлен образ невинного счастья, память о пребывании в раю. Вот отчего мы нередко сомневаемся, правильно ли себя ведем. Достаточно ли мы серьезны? Праведны ли наши поступки? Каким быть – нежным или твердым? Хватит ли нам в важную минуту уверенности в себе?
Я искал философский камень – и в то же время флиртовал с бывшей любовницей, такое поведение серьезным не назовешь. Мне следовало сосредоточиться на том, чтобы определить свою цель, превратиться в ориентир для себя самого. Нельзя отвлекаться на пустые забавы, на воспоминания, затерявшиеся в обширных кладовых человеческой памяти, на сомнения, которыми полны дальние уголки человеческого разума. Считается, что мы используем свой мозг всего на один процент, а я всю жизнь безуспешно боролся,
чтобы добиться показателя в пятнадцать или двадцать процентов.Но лившаяся мне на голову вода душа, теперь уже холодная, наделяла меня даром прозрения, ясновидения и шептала, что в мире есть лишь одна реальность, которую мы не должны упустить: любовь во всех ее проявлениях. Восторги любви, сексуальное наслаждение, ритуал ухаживания и соблазнения – вот что делает жизнь привлекательной, а все остальное – лишь фон, городской или сельский пейзаж. Мне ни в коем случае нельзя замыкаться в себе, закрываясь от жизни ради алчного накопления знаний. Я не могу позволить себе мыслить линейно, сухо, однобоко. Я не хочу становиться членом ложи с пирамидальной иерархией!
От этой мысли мне стало жутко. Вот почему для меня были закрыты иные миры: я всегда боялся, что войти в них можно не иначе, как в тоге до пят, со знаком Марса на алой ленточке, в шапочке на голове и с полуулыбкой на губах. А затем сделаться частью ритуальной церемонии, превратиться в еще одного жреца этой параллельной церкви, под страхом сурового наказания приказывающей скрывать свои запретные тайны. Нет, нет и нет! Моя цель – открытие новых миров, формул счастливой жизни, но без собственничества, без всяких ограничений, без обязательств перед тайными обществами.
Вот какие выводы я извлек (по одному или разом) из разговора с Адриао. Вот почему теперь пересматривал с критических позиций причины, из-за которых я оказался в Лиссабоне.
Несравненно приятнее было думать о Виолете и Джейн. То, чему я у них научился, было намного ближе к моим идеалам, свободно от эгоизма, ревности, от слов «твое» и «мое», от тетраплегии [56] страстей. Такой путь манил меня, потому что уводил прочь от нездоровых традиций жизни, полной насилия, угроз и поддерживаемой веками лжи. Религия, которую создает для себя человек, – это совокупность разочарований, мешающая вести здоровую жизнь, открытую мирозданию, полную гармонии и безграничного счастья.
56
Тетраплегия – паралич всех четырех конечностей.
И все-таки мысль о новой встрече с магистром, посвящающим в тайны подземных миров, привлекала меня: вот возможность убедиться в существовании Бадагаса, этого подобия Атлантиды, спрятанного в Синтрийском лесу, под широким зеркалом деревьев, под величественными руинами того, что ценнее золота, – духовности. Возможно, Бадагас имеет выход к морю и продолжается под Атлантическим океаном. Я представил себе его счастливых обитателей…
«Виолета, как же мне тебя не хватает!» – подумал я, и мой призыв был услышан: словно в ответ, зазвонил телефон, и это была она, Виолета.
– Рамон, я хочу быть с тобой. Я удерживалась, не звонила ради твоего спокойствия, чтобы не нарушать твоего одиночества.
– Я только что думал о тебе. Сегодня вечером я познакомился с Адриао.
– Ну и как он тебе?
– Немного чопорен, но что тут поделать?
– Он таков, каков есть. Большего от него нельзя требовать. Ему много известно о философских странствиях, о потаенных мирах, и ты должен у него учиться. Об остальном не беспокойся.
– Виолета, приезжай! А как дела у Джейн?