Алина в Стране Чудес

Дорабатывая оставшееся до отпуска время, я держалась настороже — запросто могут подставить напоследок. Однако всё обошлось, и деньги я получила. Правда, на моё место тут же взяли другую девчонку, но это меня огорчило не сильно — я всё равно не собиралась сюда возвращаться.

* * *

Прихватило меня, естественно, ночью — закон подлости никто не отменял. Однако дядя Лёша оказался на высоте — привык к ночным тревогам. Пока маманя помогала мне одеться (на улице вовсю падал снег), он быстренько прогрел свою видавшую виды "ауди" (вообще-то машина была не его, а фонда бывших офицеров, где Петрович работал, но он пользовался ею постоянно), помог нам забраться на заднее сидение и дал по газам.

— Лучше я сам тебя отвезу, дочка, — сказал он, поглядывая на меня в зеркальце заднего вида, — знаю адрес. Одного моего сослуживца невестка недавно там родила — проверено. А то по "скорой" попадешь невесть куда, что там да как — кто его знает?

Меня уже вовсю колбасило, но слова дяди Лёши помогли мне больше, чем мамина рука, лежавшая на моих плечах. Дочка… Меня ещё никто и никогда (мама не в счёт) так не называл — по-настоящему, а не мимоходом. "Дочка" — как это, оказывается, приятно…

Водить Петрович умел — Шумахер отдыхает, — но сейчас он мчался хоть и быстро, но не сломя голову. Не то чтобы он опасался ночных охотников из гибэдэдэ — просто не хотел рисковать. Дороги в Питере хоть и привели более-менее в порядок, однако по тому самому закону подлости, который никто не отменял, могла попасться под колесо какая-нибудь особо подлая колдобина.

В общем, мы успели — рожать в машине мне не пришлось.

В приёмном покое крупная рыжая тётка в белом халате окинула Петровича зорким оком.

— А вы кто, собственно, будете? — подозрительно поинтересовалась она.

— Дедушка, — ответствовал дядя Лёша. — Будущий.

— Угу, — неопределённо буркнула рыжая в белом: типа, знаем таких дедушек, охочих до девушек. — Ждать будете?

— Буду, — коротко бросил Петрович, ища глазами, где бы сесть.

Дальнейшей дискуссии я не слышала — отчаянно трусившую меня повели наверх.

Если вам скажут, что рожать — это райское наслаждение, плюньте в рожу такому агитатору. Плющило меня не по-детски — как будто какой-то садюга выворачивал наизнанку. Ну почему природа так несправедлива? Кататься мужики соглашаются с очень большой охотой — сами зазывают, — а как дело доходит до саночки возить, так отдуваться приходится бедным нам. Я прокляла всё на свете, измучилась по самое некуда, и даже не заметила, как всё кончилось — это получилась почти неожиданно.

— Сын у вас, — сказала акушерка, показывая мне крохотное тельце. — Поздравляю!

Я только слабо кивнула, уплывая в сонную дрёму…

Проснулась я уже в палате, где кроме меня было ещё пять штук баб разной масти и возраста. Они успели скорешиться между собой и активно обсуждали свой новый статус. Я разбирала отдельные слова, но вмешиваться в счастливую воркотню этих глупых куриц у меня не было ни малейшего желания. Отвернувшись носом к стенке, я думала, и мысли мои были невесёлыми.

Забирать ребёнка мне никак нельзя — это было ясно как божий день при хорошей погоде. Кто я есть на земле нашей грешной? Ни типа работы, ни как бы мужа — что я буду делать с этой крохой в гордом одиночестве? Родовые муки — это только увертюра (я о них уже и забыла), а вот все эти предстоящие визги-писки-какашки-болячки… На моей молодой жизни можно ставить большой и очень жирный крест — куда я с четырёхкилограммовым камнем на шее? Ни погулять, ни оттянуться, ни развеяться… Конечно, особи мужского пола, желающие забраться ко мне в койку, найдутся — не я первая, не я последняя, — вот только надолго ли? Во всяком случае, рассчитывать на заарканивание бесхозного сироты-дипломата более не приходится — эти сироты весьма разборчивы. И самостоятельную карьеру сделать не получится — какая может быть карьера при ребёнке? Какому работодателю я такая нужна? А денег дитятко требует немеряно… Да, мама и Петрович помогут, я в этом не сомневалась, но не буду же я, великовозрастная девица (да ещё с непонятно откуда взявшимся киндером), вечно висеть у них на шее? Вот ведь жизнь гадская…

От тяжких дум меня отвлекло прикосновение к моему плечу мягкой женской руки и голос:

— Как вы себя чувствуете? Пора кормить вашего малыша.

Я нехотя повернула голову. Возле моей постели стояла круглолицая медсестра, чем-то напоминавшая приснопамятную тётку-ватрушку, обслуживавшую меня у сотника Верта в далёком Ликатесе; на её губах играла доброжелательная улыбка.

"Чё лыбишься, дура" — зло подумала я, а вслух сказала:

— Я хочу поговорить с главврачом.

Врач выслушал меня внимательно и без улыбки. Когда я закончила свою пламенную речь, содержание которой сводилось к тезису "Ну и нах мне сдался этот ребёнок?", он чуть помолчал, потом вздохнул и произнёс устало:

— Это ваше право. Подпишете бумаги, и всё. Уговаривать я вас не буду.

Мне почему-то стало стыдно, и я ляпнула:

— Ну, я не насовсем хочу его оставить. Пусть он немного подрастёт, а я тем временем приподнимусь, и заберу его обратно.

— Нет, девушка, — это слово прозвучало как-то презрительно, — так не получится. Или вы берёте своего ребёнка, или вы от него отказываетесь. Насовсем — со всеми вытекающими.

В висках у меня нудно застучали назойливые молоточки. "Насовсем? Совсем-совсем насовсем?" — растеряно подумала я.

— А… А можно я его покормлю… напоследок? — робко спросила я, стараясь глядеть в сторону.

В глазах у доктора мелькнул странный огонёк.

— Можно. Даже, пожалуй, нужно. Марина Васильевна!

Ватрушка распеленала аккуратный свёрточек, и я увидела игрушечного человечка. Да, игрушечного, но — человечка… Человечек тихо покряхтывал и слегка шевелил ножками и ручками. И глаза у него были… Я слышала, что глаза у новорождённых бессмысленные, но у этого моего игрушечного человечка во взгляде ясно читался вопрос: "Ну что, Активиа? Что мы будем делать?". Я сглотнула засевший в горле комок.

Левая ручка малыша была стиснута в кулачок. Я осторожно разжала тонкие пальчики — на крохотной ладошке лежал маленький клочок ваты.

— Шепоток, — прошептала я. — Ах ты, хапуга…

А когда я приложила его к груди — я всё сделала правильно, хотя меня этому никто не учил, — и губы человечка обхватили мой набрякший сосок, на меня такое накатило — похлеще оргазма (хоть и по-другому, конечно). "Да чтобы я кому-то его отдала? — мелькнуло в моей голове. — А вот хрен вам — не отдам!"

Вслух я ничего не сказала, но главврач, похоже, умел читать мысли (или, что вернее, у него был большой опыт в таких делах).

— Отбой боевой тревоги, Марина Васильевна, — весело сказал он. — Молодая мамаша одумалась — в ней проснулся материнский инстинкт.

И улыбнулся по-доброму.

* * *

Здоровенные хлопья снега падали медленно и торжественно. Голые ветки деревьев обросли белой шубой, а фонари надели на головы пушистые ватные колпаки. Зима…

Я не спеша катила коляску по тополиной аллее, тянувшейся вдоль нашего дома. Мне некуда было спешить: проблемы надо решать по мере их поступления, а на ближайший час моей основной и единственной задачей было выгуливание Шепотка. Я его так и называла: во-первых, папаша его, Шумву-шах, проходил у меня под кличкой Шумок; во-вторых, его отпрыск оказался на диво спокойным ребёнком — диких визгов не устраивал, даже когда был мокрым по уши, а если и возмущался, то как-то негромко — шёпотом. И даже официальное имя сыну я дала по шелестящему созвучию: Шура, то есть Саша. Шепоток безмятежно спал (интересно, что за сны ему сняться, и снятся ли вообще?), а я знай наматывала метры между домами, школой и детским садом. Деревьев у нас в районе множество — целый парк, можно сказать, так что гулять — одно удовольствие, особенно когда не надо никуда торопиться.